Мигель. …

Тасит. Здесь, в каждом нашем городе, дон Мигель, непременно есть специальная еврейская улица. Здесь люди боятся произносить имена своих предков. Здесь, по требованию властей назвать имя отца, сыновья называют место, где они родились. Это здесь, дон Мигель. Но в провинции Леоне, безусловно, в Сервантесе — вне всякого сомнения — всё иначе.

Мигель. Что же плохого я сделал, чтобы заслужить эту рану?

Тасит. Очень плохо, господин Сервантес, было, например, ехать, как вы, ночью, одетыми в траур с ног до головы. Вы вместе с вашим гномом Санчо напоминали при этом посланцев из другого мира. Напавшие на вас благонадежные христиане лишь исполняли свой долг. Даже я, обнаружив вас при свете луны, сделал бы то же самое, ибо ваш силуэт — точь-в-точь черт из преисподней, не говоря уже об отвратительном запахе вашей лошади.

Мигель. И что это за область такая, где из первого попавшегося христианина делают еврея?

Тасит. Эта область называется Ламанча. Не дергайтесь, я ставлю вам пиявок.

Входит Дульсинея со стаканом, который она протягивает Мигелю.

Дульсинея. Выпейте, будете хорошо спать.

Мигель пьет.

Мигель. Ненавижу пиявок. Ненавижу всё, что сосет кровь. Паразитов.

Тасит. Лежите спокойно. Моя дочь побудет с вами.

Мигель (Дульсиее). Правда?

Тасит ставит одну пиявку на шею Мигеля, а другую — на его левую руку.

Тасит. Помолчите, пожалуйста, пока мои подручные не сделают свое дело.

Мигель. Не следует разговаривать, когда теряешь кровь?

Тасит. Нет, не следует разговаривать с моей дочерью в неурочное время и в неподобающем месте.

Мигель. Всякое слово, даже скрытое, служит высшей цели.

Тасит. Откуда вам известно это изречение?

Мигель. Не знаю. Мой дед любил его повторять.

Тасит уходит.

Мигель (Дульсинее). Это вы.

Дульсинея. Мой отец повелел вам молчать.

Мигель. Вы мне снились.

Дульсинея. Сейчас вы под действием снотворного.

Мигель. Лошадь моя трусит по дороге в Кордову. И вдруг таверна. Стоило мне приблизиться, как таверна преобразилась во дворец с четырьмя башнями и крепостной стеной. Это было волшебство. Звезда вела меня к дворцу моего искупления. И там я увидел вас — у окна в высокой башне, как в рыцарских романах. Это были вы… это были вы…

Дульсинея Родом из Кордовы была моя бабушка Каролина, но я никогда там не бывала.

Дульсинея понимает, что Мигель уснул. Она накрывает его одеялом и уходит, унося с собой свечу. Затемнение.

Сервантес. Настанет день, сеньор инквизитор, когда и вы, и я, оба мы обратимся в прах, и все слова, которые мы твердим сегодня, потеряют всякий смысл.

Сандовал. В таком случае, стоит ли их тратить понапрасну? К тому же слова вам часто изменяют, дон Мигель, слишком часто для писателя.

Сервантес. Слова охотнее слетаются ко мне, когда я волен хранить молчание. И потом, я сотни раз вам повторил: всё это происходило тридцать пять лет назад. Мне было шестнадцать лет.

Сандовал. В шестнадцать лет вы не смогли распознать иудаиста?

Сервантес. В шестнадцать лес я умел распознать красоту, если с ней встречался, а также ум.

Сандовал. Ересь всегда принимает соблазнительную форму.

Сервантес. Я говорил о его дочери.

Сандовал. Я тоже. Если у нее была душа, она отдаст ее завтра своему так называемому богу.

Сервантес (явно шокирован). Вы говорите о Дульсинее?

Сандовал. Еретичка. Я давал ей шанс. Ей достаточно было заговорить, отречься. Не жалейте о ней. Это женщина такая колючая, что голыми руками вам ее не взять.

Сервантес. Дульсинея.

Сандовал. Вернемся к отцу: вы утверждаете, что не заметили тогда его безумия?

Сервантес (овладел собой). В то время никаких видимых признаков не было заметно. То есть, я хочу сказать, что я ничего такого не увидел. Он пользовался всеобщим уважением, можно даже сказать — любовью.

Сандовал. Но позднее вы же стали свидетелем проявления этих признаков.

Сервантес. Позднее — да.

Сандовал. Мы пришли к общему мнению. Но позже это когда?

Сервантес. А она, действительно…?

Сандовал. Осуждена? Да. Тем не менее, костра еще можно избежать.

Сервантес. Я ничего не хочу об этом знать.

Сандовал. Как вам будет угодно. Но все-таки: что означает позже?

Сервантес. Был эпизод, связанный с книгами.

Сандовал. В то время вы все еще жили у него в доме?

Дульсинея. Амадис Гальский. Любимец моего брата Иисуса.

Сервантес. Рыцарский роман?

Дульсинея. Вся жизнь героя — поиски.

Сервантес. Столь богатая библиотека в столь скромном, поверьте, я не хочу вас обидеть, жилище…

Дульсинея. Отец мой любит книги. Так же, как людей.

Сервантес. И как вас?

Дульсинея. Книги не предадут. Книги не солгут. Я — тоже.

Сервантес. Неужели и впрямь никогда не солгут?

Дульсинея. Не солгут. Возможно, спрячутся за маску, но ненадолго. Книга всегда говорит правду.

Сервантес. Правду о своем авторе?

Дульсинея. Чаще — о своем читателе.

Сервантес. А я не верю книгам. Но верю живым существам.

Дульсинея. Живые существа обусловлены своим временем.

Сервантес. Кроме вашего брата, который в нынешнее время читает старье, дорогое разве что сердцу наших прадедов.

Дульсинея. То, что для одних — старье, для других — бесценное сокровище. Идите-ка сюда.

Дульсинея увлекает Мигеля к библиотеке.

Дульсинея. Достаньте сверху вон тот требник.

Мигель. Зачем?

Дульсинея. Делайте, что вам говорят. Возьмите его.

Мигель достает с полки книгу. За ней открывается сворка потайного шкафа с книгами, ранее невидимыми.

Мигель. Что это?

Дульсинея. Книги, которые прячутся за другими книгами. Старье, как вы говорите, и в то же время — сокровище. Отец мой собрал их во время своих путешествий.

Мигель (наугад вытягивая книжки одну за другой). Раши…Бен Иехуда…Маймонид…Аверроэс…Еретические книги.

Дульсинея. На неизвестных языках.

Мигель. Еретические книги.

Дульсинея. Нет. Просто книги.

Мигель. Скажите лучше: факелы для костра холокоста.

Дульсинея. Нет, просто книги, Мигель. Просто книги. Ни ангельские, ни сатанинские. Просто бумага с написанными словами. Подобно поцелуям, книги — носители желания. Поцелуи не могут быть сатанинскими, Мигель.