Хозяин был человеком недоверчивым, но добрым. Вместо того чтобы бросить меня умирать на улице, он сразу же вызвал лекаря, дабы убедиться, что у меня не чума. Был проведен осмотр, и никакой чумы у меня не оказалось. Я умирал от загноившейся раны на шее, причинявшей мне жуткую боль

– Он не дотянет до вечера, – сообщил лекарь, – а я могу только немного облегчить его страдания.

– Вот несчастье-то, – вздохнул хозяин, – если он умрет – это будет плохим знаком. До сих пор в моем заведении никто еще не умирал.

Я слышал их разговор, как сквозь толщу воды, он перебивался другими голосами – резкими, словно какие-то люди громко переговаривались по обе стороны моей постели. Казалось, эти голоса также обсуждают мою судьбу, однако они были такими громкими и неприятными, что причиняли физическую боль, проникая через уши прямо в мозг. Иногда эти голоса усиливались так, что заглушали все прочие звуки. Это было невыносимо, и я, несмотря на жестокую слабость, пытался попросить их говорить тише, иначе они разорвут мою несчастную голову. Но мои просьбы оставались без ответа. Вдобавок я не мог разобрать ни слова и тогда решил, что умираю в незнакомой далекой стране. На самом же деле я так и не успел выехать из Венгрии.

Последние сутки были самыми мучительными в моей жизни. Никогда ни до, ни после этого мне не приходилось испытывать таких страданий. Ни на минуту не утихающая пульсирующая боль в шее белыми вспышками отдавалась в закрытых глазах. Все тело ломило, словно в каждую кость вонзались сотни раскаленных игл. Голоса усилились до такой степени, что я ничего не слышал, кроме их диких криков у себя в голове. Они не давали мне заснуть и спокойно умереть. И я уже молил Бога о смерти, которой раньше так страшился. Но и Бог отступился от меня. В ночь, когда я встретил вампира, моя бессмертная душа без моего согласия была передана совсем другому хозяину.

Наконец под утро мне стало легче, а через несколько часов я понял, что здоров. Боль, терзавшая меня в последние дни, прошла. Голоса сначала ослабли до невнятного шепота где-то на периферии сознания, а потом и вовсе пропали. Но я был так слаб, что не мог пошевелить и пальцем, даже открыть глаза не было сил.

Пока я блаженствовал, наслаждаясь внезапно наступившим облегчением, в комнату кто-то вошел.

– Да он мертв! – сказал незнакомый голос. – Всегда вы меня поздно зовете. Какое уж тут соборование, когда отпевать в пору…

– И, правда, преставился, – услышал я голос хозяина. – Вот несчастье-то. Должно быть, под утро отошел. От меня чего хочешь, отец Бонифаций? Я не сиделка следить тут за постояльцами.

Я попытался открыть глаза или хотя бы пошевелиться. «Я жив, я жив!» – кричало все внутри меня, но и только. Ни одного слова не вырвалось из моих сомкнутых губ. Люди еще не научились распознавать мысли. Отец Бонифаций забормотал надо мной молитву, глотая слова. В дежурных словах не было ни капли души. Он барабанил их, как барабанит дождь по крыше – сухо и монотонно. Такая молитва не явится подспорьем на пути в загробное царство. И странная мысль посетила меня: скольких же покойников вот такие святые отцы так и не довели до Бога? Внешне все казалось нормальным, сам не раз присутствовал при соборовании и прочих приготовлениях, но, выходит, для служения Богу требуется что-то большее, чем простое знание молитв.

Эти двое удалились, а через какое-то время пришли другие, судя по голосам, могильщики. Они небрежно завернули меня в простыню, на которой я лежал, и начали ее сшивать. Я ясно слышал, как толстая игла протыкала ткань, и как за ней протягивалась нитка.

«Сейчас меня похоронят», – понял я. Но поделать ничего не мог. Оставалось только ждать момента, когда мои члены вновь обретут гибкость.

Могильщики подняли мое спеленутое тело и переложили его на жесткие носилки.

– Какой снежище валит, – сказал один из них. – Не помню такого снегопада в последние годы. А холодина…

Я не чувствовал ни холода, ни прикосновения хлопьев снега, которые должны были бы промочить простыню насквозь. Я вообще ничего не чувствовал кроме покачивания носилок в такт шагам. Эти двое никак не могли приноровиться идти в ногу. Носилки швыряло из стороны в сторону, потом они накренились, и я понял, что меня стряхнули в яму. И тут же комья земли начали шлепаться на мой саван.

– Земля смерзлась, не закопаем как надо, – бурчал могильщик.

– Да брось, – отвечал второй. – Пока зима, с ним и так ничего не случится, а к весне земля оттает и облепит его, как миленького.

– А ну как волки разроют и утащат?

– Да пусть их тащат. Волк – тоже тварь божья, есть хочет.

Про себя я поразился иронии ситуации. Совсем недавно я рассуждал так же. Странно, но я не испытывал ни страха, ни какого-либо неудобства. Казалось, я должен вопить про себя от ужаса, ведь меня живым закапывают в могилу! Я попытался сказать себе это, но тело отреагировало на удивление спокойно. Я был совершенно невозмутим, как будто чувствовал – все должно идти так, как идет. В конце концов, я прекратил вызывать в себе панику и отдался на волю случая. Странное оцепенение не проходило, но никаких неудобств оно не причиняло.

Я ощущал давление толщи земли, а голоса становились все глуше, пока, наконец, и вовсе не умолкли. Из чего я заключил, что мое погребение свершилось. Не знаю, сколько проклятых часов я пролежал неподвижно. А потом вдруг почувствовал холод и массу других неприятных вещей. Я попробовал пошевелить руками, крепко стянутыми простыней, и мне это удалось. Я поздравил себя c этой маленькой победой и пальцем проковырял дырку в ткани. А потом с легкостью разорвал ее, лишь проведя ногтем по всей длине. Про себя я поразился этому факту. Неужели я пролежал столько времени, что прочное полотно успело истлеть? Или настолько отросли мои ногти? Я решил сесть в своей могиле, зная почти наверняка, что мне не удастся поднять слой земли в рост взрослого мужчины. Не такой уж я силач, особенно после болезни. Но мне удалось не только сесть, а и подняться во весь рост. Земля послушно поддавалась усилиям, и вскоре моя голова оказалась на поверхности.

По земле гуляла метель, и все вокруг было усыпано снегом. Было немного холодно, но холод совершенно не донимал меня. Он лишь слегка бодрил, освежал. Оглядевшись, я понял, что меня похоронили не на кладбище, а в стороне от него. Впрочем, мне на это было наплевать, я же не собирался лежать там во веки веков. Мое тело просило, нет – оно требовало движения! Я с хрустом потянулся, выпрямившись во весь свой рост и расправив крылья, похожие на огромный плащ за спиной. Сейчас я чувствовал непонятную легкость во всех членах и необычную силу. Казалось, нет такого дела, которое было бы мне не по плечу. Я пробежался по снегу, привыкая к новым ощущениям. За мной оставалась цепочка следов, которые тут же пропали, заметенные порошей. Метель била в лицо холодными и колючими снежинками, но мне были в радость эти прикосновения суровой венгерской зимы. Я вытянул руки и залюбовался их красотой: длинные, покрытые короткой черной шерстью, с кинжально острыми когтями, они были перевиты тугими жгутами мускулов, по крепости соперничающих со сталью. Попрыгал на месте и неожиданно для себя понял, что хочу взлететь. Развернул огромные черные крылья и закружился вместе с метелью. Ощущения приходили постепенно. Неожиданно на меня обрушился водопад звуков. Слегка поворачивая уши, я мог слышать завывание ветра в кронах деревьев. Я слышал ржание лошадей и мычание коров, разговоры людей в деревне неподалеку. Я засмеялся, широко распахнув зубастый рот, и свечой взмыл в суровое небо, кувыркаясь там, как огромная птица. Мое новое тело подчинялось каждому движению мысли. И вместе с легкостью пришла жажда, которая потянула меня к людям. К их теплым и мягким телам, как губка пропитанным вкуснейшей кровью. Жажда охватила все мое существо, да так, что занемело небо и пересохло во рту. Я представил, как нежно прокусываю вену на тонкой шее какой-нибудь девушки, представил, как ее сладкая густая кровь водопадом извергается в мое пересохшее горло, даря жизнь мне и забирая у нее. Дрожь предвкушения пробежала по моему телу. Но на постоялый двор возвращаться я пока не рискнул, а со смехом понесся вдоль заснеженной дороги, той самой дороги, на которой я умирал в тряской телеге. И ни один лекарь мира, ни один святой отец не был тогда в состоянии мне помочь.