Дальше, значит. Продолжаю.
Характер мой затвердел, и тут дверь открылась (точнее, шторки распахнулись) передо мной в большой мир. В ваш мир, людской. Выехал я из коптильни, гордо покачиваясь на транспортере, чистый весь такой, ароматный, самодостаточный, с единственной целью в жизни - стать человеком, таким же сильным и красивым, как тот, что нежно снял меня с крючка и бережно уложил в ящик поверх моих братьев, таких же чистых и ароматных, как я, но бесцельных, а, потому, предназначенных на съедение вашему брату. За своими думами я и не заметил, как поставили наш ящик с десятком таких же впритирочку в крытый фургон, захлопнули глухую дверь, и враз стемнело. А потом... Потом нас начало трясти. Это я сейчас понимаю, что машина с места тронулась и поехала, а тогда напугался. И сильнее, пожалуй, чем когда крысы вокруг бегали. Спаси меня, бог колбасный, не дай во тьме трясучей навеки пропасть из родного ящика! Спаси и сохрани, ладно? Я не, поверь, забуду...
И вот тут-то, братья мои и, естественно, сестры по разуму, последовала цепочка тех знаменательных для меня событий, которые, с одной стороны, крепко пошатнули мою уверенность в собственных силах, а с другой - дали понять, что если не хочешь, колбаса ты этакая, быть съеденным, съешь кого-нибудь сам. Или заставь кого-то съесть не тебя, а ближнего твоего. Подставь, короче. Или, на худой конец, наблюдай молча, не высовывайся. А произошло следующее.
Тряска неожиданно закончилась, дверь фургона распахнулась, и в нашу тесную каюту хлынул солнечный свет. Спас-таки, бог колбасный, спас меня! Обещание свое помню, постараюсь не забыть. Хотя... Как там у вас говорится? Обещать - не значит жениться? Так, кажется?
Значит, дверь распахнулась, свет хлынул, и услышал я голоса. Два голоса - мужской, мягкий и глубокий, и женский - твердый, но ласковый. Первый принадлежал экспедитору, мужику с волосатыми руками (я еще тогда подумал, что у меня скоро такие же будут), который привез товар, то есть нас с братьями и сестрами, а второй - товароведу, миловидной (на мой колбасный взгляд) даме с нежными ладошками. Боже, как эротично она меня погладила!
- Здравствуйте, Мария Станиславовна!
- Добро пожаловать, Мишенька! Тебе мы всегда рады. Чем сегодня порадуешь?
- Вот, короче, - Миша стеснительно отвел глаза, - ящичек сервелату московского, и, это, как его... как обычно, в общем. Докторская там, Краковская, Прима и эта... Ну, как обычно, короче... по накладной... Посчитайте, Мария Станиславовна, все ль правильно.
Экспедитор отвалил в сторонку и закурил беломорину. И ты представляешь, Леша, эта нимфа, нет, скорее, богиня подошла к нам и протянула свою изумительную руку прямо ко мне... Я хотел поздороваться, но онемел от внезапно нахлынувшего на меня ощущения счастья. Знак. Знак судьбы - она выбрала меня. Именно меня! Эх, вот стану человеком, обязательно женюсь на ней. Какие руки! Господи, какие у нее руки!
- Что ты, Михаил! Ты человек у нас практически свой. Давай накладную, подпишу, - обладательница эротичных рук протянула одну из них (в смысле, рук) экспедитору. Я подумал - для поцелуя, а тот олух... Нет, вы только послушайте! Этот недотепа достал из-за пазухи и отдал ей какую-то грязную мятую бумажку, которой, я сейчас думаю, подтираться-то приличный человек не станет. Вот мудак, честное слово! Такой момент упустил!
- Спасибо, Мария Станиславовна... Я, это самое... того...
- Возьми, Миша, возьми колбаски. Давно, небось, сервелатику не ел. Бери, не стесняйся, заработал. На комбинате-то, небось, строго?
Как это так, думаю, заработал! За что это ему меня? За то, что тряс всю дорогу? А магазин, а нежные руки? Но и на этот раз повезло мне. Ф-фу... Бедный мой сосед... Эх, не подфартило тебе, брат. Пошел, как говорится, по сокращенной программе, минуя витрину, сразу на стол. А может, и на стол не попадешь. Сожрут тебя прямо в кабине или закусят телом твоим бренным гадость какую-нибудь в подворотне темной и сырой. Этот Мишенька только с виду робкий. Я-то слышал, как он при погрузке матерился, видел, как теток в фартуках по жопам шлепал. Скотина скотиной. И голос у него обманчивый... Держись, брат! Смирись, против судьбы теперь уже не попрешь. Поздняк.
Тем временем, начиналось для меня тогда еще непонятное и ошарашивающее нечто. Мария Станиславовна на минуту скрылась за дверью помещения и вышла оттуда с двумя неандертальцами в кепках - молодым и старым. Я, конечно, в те дни не знал слов таких мудреных, это я сейчас понимаю, что те в кепках являлись натуральными неандертальцами, а тогда они мне просто не понравились.
- Товар на склад, - в голосе Данаи моей звякнули металлические нотки. - Так, стоп, Борисыч. Вот этот ящичек ко мне в кабинет... Нет, лучше к Ольге Павловне.
Это как же понимать, граждане? Всех на склад, а нас, московских сырокопченых, к какой-то Ольге Павловне? Несправедливо! Мы тоже на склад хотим! Чем мы хуже других?! Но старый неандерталец уже тащил наш ящик по мрачному коридору. Вот, елки-палки, а я то размечтался о витрине, наивный. Это сейчас любая колбаса в магазине есть, а тогда... Но я ж того не знал. Думал, надеялся, верил. Хотя, во что мне было верить, на что надеяться? Тем не менее.
Борисыч остановился перед какой-то дверью в тупике. Все, думаю, приехали. Не тут-то было! Знаешь, Алексей, что гад этот в кепке с картонным якорем удумал? Нет, ты только вслушайся, Леша! Вслушайся!!! Он, не выпуская ящика из одной клешни, приперев его своим хребтом, торчащим сквозь впалый живот и грязный халат, к стенке, другой клешней схватил меня и засунул за пазуху. Я даже опомниться не успел. Помогите, люди добрые, расхищают социалистическую собственность! Что же это творится-то? Куда ОБХСС смотрит? (Про ОБХСС я чуть позже узнал, вот уж спасибо настоящим человекам, которые там работали, иначе не попал бы я на витрину ни в жизнь. Но давай, Леша, по порядку, не будем вперед лезть.)
Таким гадским образом очутился я за пазухой гнусного вора Борисыча. А потом этот негодяй толкнул дверь локтем (не видел я, нет, но почувствовал) и услышал я голос властный.
- Ты почему не стучишься, бездельник? - видимо, пресловутая Ольга Павловна, догадался я. Так тебе, гад. Бездельник, да еще и жулик. Ух, дал бы по уху, кабы руки были!
- Я... эта самая... колбаски... э-э-э... Мария Станиславовна к вам велела тащить.
- А-а, Маша! Ставь сюда. Сейчас посмотрим, что за колбаска, - в переменившейся интонации Ольги Павловны почувствовал я заинтересованность весьма явную, - ух, ты! Московский! Давно не привозили. Вот так сюрприз! Чего встал, свободен... Ну-к-ка стой! Это чего у тебя за пазухой?
Ура, меня сейчас освободят! Только я не "чего", а "кто", скорее. Но откуда им знать?
- Я... эта... - мямлил тем временем Борисыч, но со мной расставаться не торопился, - ...Ольга Пална, может...
- Не может, - сказала, как отрезала. - Давай сюда свой трофей. Это ж если каждый грузчик... Пошел вон! Еще раз замечу, вылетишь отсюда со свистом, пулей. Понял?
- Я... эта самая...
Здравствуйте, братья мои, снова я с вами. Изгнан злоумышленник, наказан по заслугам. Господи, жить-то как хорошо. Мне тогда на мгновение показалось, Леша, что счастливее меня на всем белом свете нет никого. Ты сам посмотри, как все замечательно вышло: крысы не съели - это первое, от тряски в фургоне не свихнулся - второе, значит, Мише с Борисычем, паразитам этим на теле государства, не достался - третье, получается, так? Так! Фортуна, Лешенька, фор-ту-на! И, если раньше я лишь надеялся на судьбу, то теперь точно знал, что дальше все будет хорошо. Видит меня бог наш колбасный, видит и защищает. Эх, знать бы, как он выглядит. А, впрочем, не важно это. Главное, помогает.
Между тем, Ольга Павловна села за стол, сняла телефонную трубку и давай названивать.
- Антон Саныч, здравствуйте. Леонтьева... У нас тут сервелат московский появился... Палочку?... Две?... Хорошо, две, до встречи.
- Елена Викторовна?... Не узнали? Богатой буду, Леонтьева из Елисеевского... Московский сервелат привезли... Нет, две палки не могу, ограниченное количество... Жду...
