– И я писал стихи, – смущенно сказал Глеб.

– Правда? – удивился Анатолий. – А ну, прочти.

– Забыл…

– Просьба больного – закон. Не ломайся!

Глеб задумчиво посмотрел на Анатолия, уставился в окно и негромко начал:

Мы вставать разучились рано,

Мы ложились в полуночный час,

Мы забыли, как пахнут травы,

Как в полях колосится рожь…

Он прочел еще несколько стихотворений, устремив глаза в одну точку, нахмурив брови. Было видно, что чтение доставляет ему большое наслаждение. Последнее стихотворение он закончил так:

Пусть ладони огнем горят,

Но со мною теперь ребята

Словно с другом своим говорят.

– Почему ты не печатаешь стихи в стенгазете?

– Так…

– Что за дурацкий ответ? – И без всякой связи Анатолий спросил: – Ты, говорят, сирота?

Глеб помолчал, потом каким-то хриплым голосом сказал:

– Было так… Отца, а потом и мать арестовали. Вот я и говорю: «сирота». Отец был большевиком с семнадцатого года, с Лениным был знаком, у Фрунзе в армии воевал… А потом Магнитку строил…

– Они живы?

– Не знаю… Остался я с бабушкой. Ну а дальше… нашелся уголовник, вор. «Пожалел» меня… Вот я и докатился сюда.

– А за что их арестовали?

– Не знаю… Объясняли, они враги народа. Только я не верю! Иван Игнатьевич говорил, что теперь наконец реабилитируют и освобождают хороших советских людей, невинно осужденных по доносам разных подлецов-карьеристов или фашистских агентов. Он говорит, что если отец и мать живы, то и они вернутся. Он даже запрос послал куда-то, ждет ответа…

Мальчики замолчали, каждый думал о своем.

Мать Анатолия просила задержать сына в колонии. Почему же так перепугалась Ольга Петровна?

Первый же допрос в связи с пересмотром дела Русакова насторожил Хозяина. Он понял, что за него взялись всерьез. Хозяин встретил Ольгу Петровну и пригрозил разделаться с Мамоной, если дело кончится для него, Хозяина, плохо. Пусть прекратят пересмотр, так будет лучше… Расследование продолжалось. Хозяин решил «рвать когти» – сбежать из Москвы: черт с ней, с подпиской о невыезде. Перед побегом он надумал «разжиться», но попался на воровстве с поличным. Во время следствия его же «дружки» показали против него и по делу Русакова. Хозяина и Яшку Глухаря осудили. Ольга Петровна радовалась. А потом прошел слух о бегстве Хозяина. Ох, как переволновалась Ольга Петровна. Вот тогда-то она и добилась, чтобы Анатолию дали возможность окончить девятый класс в колонии.

Хозяин попал в дальние лагеря. Встретил там двух бандитов-рецидивистов, и они решили бежать. Обычно хорошо работающих заключенных отпускали досрочно, «засчитывали срок». С помощью угроз они заставили нескольких неопытных, впервые попавших в лагеря заключенных работать так, что кости трещали, а часть их выработки записывали на себя. Администрация поверила, что эта тройка «отпетых» перековалась. Сразу им облегчили режим, расконвоировали, портреты трех «ударников» даже появились на Доске почета. Теперь и бежать нетрудно.

Но тут случилось непредвиденное. После смерти Сталина была объявлена амнистия, и Хозяин вернулся домой.

Не было больше смысла задерживать Анатолия в колонии.

Перед отъездом из колонии Анатолий зашел к Ивану Игнатьевичу вернуть «тетрадь». Ту самую «тетрадь», толстую бухгалтерскую книгу с твердым переплетом, в которую Иван Игнатьевич записывал высказывания мудрых людей, афоризмы, пословицы и свои мысли.

Анатолий подал Ивану Игнатьевичу и свои выписки. Иван Игнатьевич всегда интересовался, какие записи привлекают воспитанников. Выписки Анатолия были самого разного характера.

«…В каждый данный момент человек не только то, чем он был, но и то, чем он будет».

«Каждый ничтожный поступок повседневности создает или разрушает личность, и то, что сделаешь втайне у себя в комнате, будет когда-нибудь возглашено громким голосом с кровли домов».

«…В жизни всегда есть место подвигам. Бывают подвиги в бою, а бывает жизнь как подвиг. Это жизнь, прожитая высокоидейно, подчиненная без остатка одной цели, как, например, жизнь Ленина».

«Лучше быть старым учеником, чем старым невеждой».

«Если не увлечься идеалами современной советской жизни, то чем жить? Какими идеалами? Перед молодым человеком встает вопрос – или стать по-настоящему советским человеком, или махровым мещанином. А так как мещанство находится в разладе с советской действительностью, то буржуазно-мещанские идеалы рушатся. А ведь надо во что-то верить. Если не веришь в наше новое будущее, то не веришь ни во что. Так появляются молодые скептики, которые даже щеголяют своим скептицизмом. И вот тут начинается трагедия. В отрицании, как в огне, есть сила, и эта сила испепеляет волю».

– Во что же ты веришь? – громко повторил Иван Игнатьевич.

– Я? – Анатолий глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду, потом быстро сунул в нагрудный карман руку и поднес к глазам Ивана Игнатьевича комсомольский билет с изображением Владимира Ильича Ленина.

Волнение юноши передалось Ивану Игнатьевичу.

– Я рад за тебя!

Перед мысленным взором Анатолия промелькнули кадры из его жизни.

…Приезд в колонию. Шофер дядько Грицько под машиной. Стычка с Францем и его дружками… Их жалкие фигуры в центре, а вокруг ненавидящие глаза воспитанников.

Но не это и не стычку с Жевжиком, и не суд, снявший судимость, а другое, единственное и незабываемое, он запомнил наиболее ярко и будет помнить всю жизнь.

Это было на комсомольском собрании воспитанников, когда ему как активисту, доказавшему своим умом, сердцем и рабочими руками, чего он стоит, вручили комсомольский билет. Только люди, сорвавшиеся с тропинки в пропасть и выбравшиеся из нее, ценят хорошую дорогу, ведущую к цели. А если по этому же пути, помогая друг другу, идет молодежь с пылкими сердцами и горячей верой в будущее и ты среди них, то… Анатолий держал комсомольский билет перед глазами Ивана Игнатьевича, а сам чуть не пел от радости и гордости.

Мы расстались в первой главе с Анатолием Русаковым, когда он, раздраженный сценой в дежурке на вокзале и озлобленный выходками Агнии Львовны Троицкой, вышел с нею и Ликой на шумную привокзальную площадь. Он помог им донести и уложить багаж в «Победу».

– Ах, как я вам благодарна… – виновато сказала Агния Львовна. – Садитесь, мы подвезем вас.

Анатолий буркнул «спасибо», простился и направился к метро.

– Так кто же оказался прав? – торжествующе воскликнула Лика, когда «Победа» тронулась.

– Ах, все это так неожиданно… – отозвалась мать. – Конечно, молодец! И все-таки – он не твоего круга. Такое прошлое… Подумать страшно!

Лика сердито отвернулась.

Анатолий вошел в метро. Радостное возбуждение снова овладело им. Он улыбнулся кассирше, улыбнулся девушке-контролерше, отрывавшей билетики.

Москва!

Сколько раз, засыпая на своей койке в колонии, он мечтал, представляя свой первый день возвращения в родной город, в родной дом. Вот она – Москва! Жизнь кипучая и деятельная, озабоченная и веселая! Москва, вечно спешащая работать, строить, учиться, знать. И подумать только: он сам, по своей вине, чуть-чуть не потерял все это. Чуть было не свернул в грязный и темный тупик… Хорошо, что хоть вовремя вытащили, отмыли…

Улыбка на мгновение сошла с губ Анатолия, и он тяжело вздохнул.

На станции «Краснопресненская» Анатолий очнулся от своих дум и ринулся из вагона. Движение эскалатора показалось ему слишком медленным, и он помчался вверх огромными шагами через две ступеньки. Из метро он выбежал на освещенную солнцем небольшую площадь. Мелькали прохожие, автомашины, троллейбусы… По ту сторону улицы, за железной оградой и деревьями, виднелся пруд Зоологического парка, искрившийся солнечными зайчиками. На каменном островке стоял, как изваяние, розоватый пеликан с неподвижно распростертыми крыльями. По воде скользили лебеди. Басовито прожужжал над домами пассажирский самолет. Обычная картина августовского дня…