– Нет, не могу, Жульен разгневается…

– Почему? – удивилась ее сестра.

– Он мне запретил… – Элиза быстро вернулась к столу и села, но почти сразу вскочила и принялась расхаживать взад-вперед под недоумевающим взглядом Мартины. – Но это смешно, ты же моя сестра. Поклянись, Тине, как в день Страшного суда, что никогда и никому не расскажешь о том, что я тебе покажу!

Мартина рассудительно сказала:

– Если твой муж запрещает, ты не должна мне ничего показывать.

– Но тебе я верю, как себе! – запальчиво возразила Элиза.

– И все же ты должна слушаться мужа, Лизель.

Та сердито фыркнула в ответ. В нетерпении постучав каблучком по полу, она наконец решилась. Остановившись у края полога, Элиза осторожно потянула его на себя и быстрым движением подхватила стоящий на лавке предмет, завернутый в темную материю. Под ней оказалась шкатулка полированного красного дерева с витиеватой надписью на крышке. Мартина только и успела разобрать выделенное более крупными буквами слово "Spica*", когда сестра поставила шкатулку на стол и откинула крышку.

Внутри лежал камень.

Младшая дочь барона с любопытством подалась вперед, но тут же охнула и схватилась за голову – в виски стрельнуло острой болью. Элиза, не замечая ее состояния, любовно провела пальцем по гладкой светящейся поверхности.

– Вот, смотри, – прошептала она благоговейно. – В нем наше будущее, залог, важнее которого ничего на свете нет.

– Что это? – слабо спросила Мартина.

– Философский камень.

– Это?…

Боль внезапно прошла, и Мартина выпрямилась, широко раскрыв глаза от удивления.

– Откуда?

– Это наследство Бре. Теперь он принадлежит Жульену, мой муж – его единственный законный владелец. Мы должны хранить этот секрет в глубочайшей тайне, потому что подобного сокровища не имеет даже император. Это то, что принесет нам власть, почести и богатство… Только представь! С помощью этого камня можно завалить золотом отцовский замок до самых крыш. Мы получим все, что ни пожелаем!

– Да, поистине золото делает человека господином всего, что он захочет, – насмешливо проронила Мартина, отодвигаясь в сторону.

– Не смейся! – Элиза сердито сдвинула брови и шлепнула сестру по руке. – Право же, в этом нет ничего смешного. Золоту дана власть над человеческими душами, это правда…

– Да уж, оно и душам может открыть дорогу в рай.

– Не богохульствуй!

– Это не мои слова. Так говорит доктор Порциус.

– Значит, правы те, кто называет его язычником… Не повторяй дурных слов, которым сама не веришь.

Мартина провела пальцем по краю шкатулки. Мягкие отсветы отразились в ее глазах, на секунду заставив их вспыхнуть золотистым огнем, потом свечение пропало, и камень как будто погас.

Девушка вздрогнула.

– И все же это сокровище даже не смогло вас накормить, тебя и твоего мужа, – чуть хриплым голосом произнесла она. – Прости, Лизель, я не очень в него верю.

– Ну и не верь!

Надувшаяся Элиза убрала шкатулку, вернув ее на место с прежней осторожностью.

* Колос

Из лесного фольварка пришли страшные вести. Хозяйскую жену и дочь, вернувшихся с реки, где они полоскали белье, прямо на пороге избы загрыз волк. Хозяин, выскочив на улицу, видел, как зверь, с чувством зевнув окровавленной пастью, неторопливо пересек двор и, на прощание окинув людей холодным немигающим взглядом, перескочил забор и был таков. У бросившихся за ним в погоню батраков ноги точно налились свинцом – стоило шагнуть за ограду, как в глазах начинало двоиться, а кто послабее, так и вовсе падали в беспамятстве. От волка и следов не осталось, никто не мог сказать, в какую сторону он убежал. Если бы ни два мертвых тела, распростертых на красном снегу, засомневались бы – был ли он на самом деле.

Старший сын хозяина с рогатиной в руках и топором за поясом отправился к окружному старосте. И хотя по дороге ему не встретился ни один зверь и даже птица, все равно на пол дороги его обуял такой страх, что в село парень вбежал как помешанный, потеряв и рогатину, и топор, в изорванном кожухе и с непокрытой головой. Размотавшиеся портянки волочились за ним по снегу.

Староста, до которого и прежде доходили всяческие слухи о волчьих бесчинствах, не мешкая, собрав наиболее уважаемых дворохозяев, поспешил в замок к сеньору. За ним, постепенно увеличиваясь, потянулась целая толпа: мужчины, женщины и дети. Те, кто тоже пострадал от волков, глухо роптали, время от времени то одна, то другая женщина начинала заходиться криком, падала в снег и каталась по нему в припадке. Ее молча обходили, оставляя лежать до тех пор, пока она сама не приходила в себя. Дети, видя такое дело, плакали. В сумерках люди подошли к замку и остановились напротив подъемного моста. Стражники с верхней площадки крикнули им, чтобы расходились, но никто не тронулся с места. Наконец старосту и с ним еще двоих пропустили во внутренний двор, на несколько минут приподняв преграждавшую вход решетку. Остальные остались ждать снаружи.

Быстро стемнело. Огни на сторожевых площадках и в темных провалах навесных бойниц крепостных стен казались собравшимся внизу глазами хищных зверей, готовых спрыгнуть на них и растерзать в клочья. Кто-то из крестьян стал читать молитву, но быстро смолк. Люди жались друг к другу все тесней. Подъемная решетка снова заскрипела, выпуская из прохода несколько темных фигур с факелами в руках. Вернулся староста с товарищами – в неровном факельном свете его лицо казалось смертельно бледным, но он говорил спокойно и от имени сеньора повелел всем возвращаться по домам – барон обещал принять меры. Вместе с ним находился монах-бенедектинец, высокий, с круглым добродушным лицом, широченными плечищами и кулаками ярмарочного борца. Говорил он громким, зычным голосом, эхом разносящимся по окрестным холмам, поначалу энергично вторя словам старосты, а под конец и вовсе оттиснув последнего в сторону.

– Господь сказал – да сгинуть тьмы порожденья, да низринутся они в пропасть, где вечный мрак и скрежет зубовный, да сгорят в вечном пламени! И будет так по слову Его! Господь – пастырь мой! Верую, верую, верую, ибо обещано!… Идите с миром, дети мои, Deus vobiscum! In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti…

– Amen… – вразнобой ответили крестьяне, снимая шапки и крестясь. Кое-кто спешил подойти под благословение, но большинство угрюмо смотрело в сторону темных холмов за которыми осталось село. Возвращаться в потемках было еще страшнее, и люди нерешительно топтались на месте, поглядывая на замок.

Внезапно под темным полукругом входной арки наметилось движение. Замелькали огни, полуопущенная решетка задрожала и поползла вверх, послышалось сердитое конское ржание и бряцанье металла. На опущенный мост выехал верховой отряд, предводительствуемый рыцарем на огромном пятнистом как рысь коне. На нем был длинный плащ с пышным меховым оплечьем, на седле перед собой он держал шлем с выдающимся вперед забралом. Тяжелые копыта прогрохотали по деревянному настилу, потом с глухим стуком впечатались в утоптанный снег. Толпа в испуге подалась в сторону, но предводитель сам остановился перед крестьянами, окидывая испуганных людей цепким пронизывающим взглядом. В темноте, в отблесках оранжевых огней казалось, что глаза как у хищника в засаде то вспыхивают, то гаснут, и многие, особенно женщины, принялись украдкой чертить в воздухе отводящий беду знак.

– Кто принес весть о нападении зверя? – негромко произнес рыцарь.

– Господин, это сын Екаба-хуторянина с Черной заводи, – кланяясь, ответил староста.

– Он здесь?

Из толпы неохотно выдвинулся молодой парень.

– Проводишь, – не глядя на него, бросил рыцарь.

Крестьянин растерянно завертел головой.

– Я, что ли?

Староста шикнул на него и толкнул в спину, но парень продолжал испуганно отступать.

– Да как же то? Сей же час?

Староста изловил его за отворот кожуха и тихо, но внушительно пояснил: