Подобно спадам, финансовые потрясения так же стары, как сам капитализм. Тюльпановая мания началась в Голландии в 1624 г. Восемнадцатый век видел «бум Южных морей» в Англии (когда спекуляция шла вокруг акций Компании Южных морей, имевшей привилегию на работорговлю и рыбную ловлю в Южных морях) и «бум Миссисипи» во Франции (когда центром внимания была земельная собственность во французской территории Луизиане). Девятнадцатое столетие было полно финансовых паник, которые кажутся небольшими лишь по сравнению с «большой» паникой двадцатого века – крахом фондовой биржи в 1929 г. и крушением банковской системы в 1930 г., которые привели к «великой депрессии». Это потрясение почти разрушило капитализм – безработица дошла до 27%.

Вторая половина двадцатого века тоже пережила свою долю малых и больших финансовых паник. Достаточно перечислить крушение американской индустрии сбережений и займов, всемирное крушение стоимости собственности, крах фондовой биржи в октябре 1987 г., крупный крах фондовой биржи в малой стране (Тайвань) и очень большой крах фондовой биржи во второй в мире экономической державе (Японии). Для капитализма финансовая неустойчивость – то же самое, что проблемы наследования для средневековых королей или диктаторов (7). В обоих случаях система оказывается в рискованном положении.

Теоретически с капитализмом не должны происходить такие вещи, как безработица или финансовый кризис. Терпеливые, предусмотрительные инвесторы, знающие фундаментальные ценности, лежащие в основе финансовых бумаг, должны покупать и продавать их на финансовых рынках, компенсируя неустойчивые явления, создаваемые стадным поведением близоруких спекулянтов, хватающихся за кратковременные тенденции подъема и спада. К сожалению, такие терпеливые финансовые инвесторы, устремляющие взор в отдаленное будущее и заинтересованные в долговременном равновесии ценностей, вряд ли существуют в значительном количестве.

При изучении финансовых кризисов вопрос состоит не в том, «почему происходят рыночные крахи», а в том, «как вообще рыночные цены могли дойти до таких немыслимых величин». Таковы были в Голландии 1620 года цены луковиц тюльпана (за одну луковицу тюльпана можно было купить в Амстердаме три дома), цены акций Компании Южных морей в начале восемнадцатого века, цены земель вдоль Миссисипи во французской территории Луизиане в конце восемнадцатого века, во время бума миссисипских земель, или цены на американской фондовой бирже в 1929 г. (удвоившиеся в 1928 и 1929 гг., хотя ВВП в эти годы уже снижался), цены на тайваньской фондовой бирже в 1988 г., цены собственности в середине и в конце 80-х гг. и цены на японской фондовой бирже в 1990 г. (отношение цен к заработкам, как 100 к одному). В каждом из этих случаев видно, что финансовые рынки сильно преувеличивали ценность активов. Если принять во внимание эти абсурдные переоценки, то остается лишь вопрос, когда произойдет падение рынка и насколько быстро и глубоко он упадет.

Как же может случиться, что ловкие в других отношениях люди не замечают, как преувеличена цена их активов? Ответом является человеческая жадность. Люди в точности знают, что должно случиться, но они не в силах сопротивляться. Цены поднимаются в ходе финансового бума, когда можно нажить кучу денег в короткое время, играя на повышение, хотя все знают, что цены слишком высоки и в конечном счете должны упасть. Все бросаются на рынки, надеясь оказаться достаточно ловкими, чтобы выбраться оттуда прежде, чем наступит конец. Кто выходит из игры слишком рано, теряет большой потенциальный доход.

Невозможно, однако, предсказать момент пика, потому что его точное время определяет какой-нибудь тривиальный, не поддающийся обнаружению фактор. Например, и до сих пор никто не может точно сказать, по какой причине американская фондовая биржа начала рушиться 29 октября 1929 г. – а не за несколько месяцев до того или через несколько месяцев после. Некоторые успевают выйти из игры, прежде чем цены начинают падать, но большинство не успевает. Когда конец очевиден, все бросаются продавать, и цены падают прежде, чем кто-нибудь сможет выйти. В конце каждого такого бума все заявляют, что такое больше не случится, но это всегда случается снова. Память слабеет, и высокие прибыли на пути к пику подавляют всякое сопротивление.

В течение первых трех десятилетий после Второй мировой войны учреждения, возникшие в виде реакции на катастрофу 30-х гг., предотвращали любое повторение этих событий. Можно было поверить, что финансовая неустойчивость не является непременным свойством капитализма. Исходя из этой веры, в 1971 г. началось движение за уменьшение регулирования финансовых рынков; в это время мир переходил от фиксированных ставок процента к подвижным. В конце 70-х гг. все основные страны мира, кроме Японии, отменили контроль над капи-талами, учрежденный в конце Второй мировой войны. В течение 70-х и 80-х гг. меры регулирования, принятые, чтобы предотвратить повторение «великой депрессии», были отменены.

Если бы даже регулирование не было отменено юридически, его устранили бы технологические причины. Новые технологии сделали устаревшими многие из методов регулирования, существовавшие прежде, такие, как контроль над капиталами. Если бы старые способы регулирования не были отменены, им просто перестали бы подчиняться. Когда для перевода денег из Италии в Швейцарию надо было грузить их в рюкзак и переносить этот груз через Альпы, итальянское правительство могло навязать контроль над капиталом. Но теперь, когда деньги можно переместить мгновенно с помощью персонального компьютера, вся идея контроля над капиталом теряет смысл. Можно провести соответствующие законы, но нельзя заставить их соблюдать. Это касается не только контроля над капиталом, но и большей части финансового регулирования. После нынешних крахов кто-нибудь всегда предлагает больше регулирования, чтобы предотвратить будущие (после краха 1987 года на это ответили общим требованием – перестать программировать торговлю), но в нынешнем мире регулирование нельзя навязать. Если какое-нибудь правительство навязывает регулирование, то соответствующая финансовая деятельность просто перемещается электронным путем в какое-нибудь место земного шара, где ее не регулируют. Когда японское правительство объявило незаконной торговлю некоторыми финансовыми инструментами многоцелевого назначения, зависевшими от стоимости ценных бумаг на японской фондовой бирже, эта торговля просто переместилась на Сингапурскую фондовую биржу.

Глобальные денежные рынки и существование электронных систем торговли сделали возможным очень быстрое перемещение огромных сумм денег вокруг света. В течение нормального дня мировые рынки капитала перемещают 1,3 триллиона долларов, между тем как вся величина мирового экпорта составляет лишь 3 триллиона долларов в год (8). В два дня: с небольшим мировые рынки капитала перемещают столько же денег, сколько вся мировая экономика перемещает за год. А в дни напряженной деловой активности мировые рынки капитала могут переместить намного больше, чем 1,3 триллиона долларов. Брокер со средним образованием, представлявший английский инвестиционный банк (Баринга) в Сингапуре, вложил 29 миллиардов долларов в ставку на японской фондовой бирже (7 миллиардов долларов за то, что курс акций поднимется, и 22 миллиарда долларов за то, что он опустится)(9). То, что он сделал, не было необычно. Мы знаем его имя – Николас Лисон – только потому, что он проиграл 1,4 миллиарда долларов и вызвал этим банкротство своего банка (10).

Очень широкие, электронно связанные глобальные рынки не изменяют вероятностей финансовых бумов, но делают их потенциально большими и связывают национальные рынки между собой, увеличивая вероятность того, что эти рынки потерпят крах все вместе.