— Вот так, Шольц, — сказал Мюллер, удовлетворенно откидываясь в кресле и массируя себе пальцами затылок, — глядите, как надо перекладывать свою работу на других, да чтобы они еще так на нее набрасывались.
— Гениально! — воскликнул Шольц, потирая ушибленное ухо.
* * *
Штирлиц со стоном пришел в себя. В голове у него шумело, как с перепоя, в глазах все плыло и качалось, дышать было тяжело: рот был заткнут его же собственной фуражкой. Штирлиц хотел ее вынуть и только тут почувствовал, что руки его были крепко скручены за спиной. Перед лежащим на полу Штирлицом стоял здоровенный громила и поигрывал пистолетом. От одного вида его кулаков у Штирлица так отвисла челюсть, что фуражка сама выпала у него изо рта, и он смог сказать:
— Извините, я, кажется, ошибся дверью: мне нужен профессор Плейшнер.
— Нет, фашистская морда, ты не ошибся, — ответил ему громила, доставая из портсигара Штирлица сигарету. — Твою смерть зовут профессором Плейшнером. Так что можешь помолиться своему фюреру, а я пока выкурю сигарету, последнюю в твоей поганой жизни.
— Нет, это какое-то недоразумение! — заволновался Штирлиц. Я — советский разведчик Исаев.
Плейшнер недоверчиво на него посмотрел.
— Этак всякая фашистская морда явится ко мне и скажет, что он — советский разведчик Исаев. Меня так легко не обманешь.
«А Шлаг был прав: этот кого хочешь свяжет», — думал Штирлиц, глядя, как в руке у Плейшнера догорает его последняя сигарета.
— Отпустите меня, дяденька: я действительно советский разведчик, — захныкал Штирлиц.
— Будь мужчиной, — Плейшнер отбросил окурок и взвел пистолет, — твоя песенка спета, я уже сказал, что меня так вокруг пальца не обведешь. Как звать-то тебя?
— Штирлиц.
— Что ж ты сразу-то не сказал?! — заулыбался Плейшнер, откладывая оружие. — Мне Шлаг все уши прожужжал, какой ты, дескать, герой, а ты какой-то плюгавый, оказывается: соплей зашибить можно. Что за дрянь ты на себя напялил, ей богу, убить хочется!
Через некоторое время освобожденный Штирлиц сидел в кресле и, все еще слегка заикаясь, рассказывал профессору Плейшнеру, в чем заключается его задание. А заключалось оно в следующем: Плейшнер должен был поехать в Берн, там прийти на конспиративную квартиру, если на окне не будет цветка, и передать записку от Штирлица. В этой записке говорилось и о переговорах, которые Гиммлер вел с американцами, и об аресте Кэт, и о слухах, которые распространял Шелленберг. Задание, как считал Штирлиц, было не очень трудным, особенно для такого, как Плейшнер.
— И все? — разочарованно спросил Плейшнер.
— Все.
— Ну ты даешь! Я-то думал: поезд под откос пустить или там РСХА подорвать.
— РСХА не надо подрывать, — поспешно возразил Штирлиц. — Передайте записку и все.
Плейшнер недовольно поковырял в носу.
— И еще, — добавил Штирлиц, осмелев, — если вы встретите какого-нибудь фашиста…
— Ну, это не учите, — перебил его Плейшнер, — я уж знаю, как в таких случаях поступать.
— Ни в коем случае! Вы сорвете этим всю операцию.
— А! Понимаю: скрутить и доставить к вам — это у вас, кажется, называется языком.
— Нет, не то: не трогайте вы его совсем, пусть живет.
— Как это пусть живет? Этак они все жить станут.
— Так надо, — сказал Штирлиц, умоляюще глядя на своего не в меру горячего собеседника. — Конспирация, понимаете?
— Дерьмо — эта ваша конспирация, вот что. Может мне с ними еще и здороваться надо? Ну да ладно уж, уговорили, но больше я никаких таких заданий выполнять не буду: это же просто унижает меня как мужчину: где цветы не ходить, фашистов не трогать, как в детском саду.
— И последнее, — сказал Штирлиц, доставая из кармана сигарету, — это на крайний случай. В фильтре находится ампула с ядом. Не вздумайте предлагать фашистам: это для вас.
Выйдя на улицу, Штирлиц вдохнул полную грудь весеннего воздуха и почувствовал себя счастливым. Он был рад тому, что профессор Плейшнер оказался совсем не таким, каким он его себе представлял, тому, что остались еще в Германии такие замечательные люди, а еще Штирлиц радовался просто тому, что он жив и на улице весна. Как редко ему приходилось это замечать!
* * *
Мюллер несколько раз перечитал письмо Клауса. Оно было на редкость лаконичным: всего четыре слова: «Отпустите меня в отпуск». «Ай да Штирлиц!» — почему-то подумал Мюллер. Еще не было случая, чтобы смертному удавалось так долго ускользать из его цепких лап. На Рольфа надежда была невелика. Подослать к Шлагу нового провокатора не представлялось возможным, так как пастор внезапно уехал в Швейцарию. Странно вел себя пастор, странно вел себя Клаус, а страннее всех вел себя Штирлиц: другой бы на его месте давно бы уже сбежал за границу, а этот не только не бежит, а еще и отбивает у гестапо русских радисток, будто издевается.
«А было бы неплохо, если бы Штирлиц и впрямь попытался сбежать за границу, — подумал Мюллер, — да вот как этого добиться?»
— А может поручить это дело Холтоффу? — вдруг сказал Шольц.
Мюллер недовольно на него посмотрел: он не любил, когда подчиненные читали его мысли.
— Ну, давайте поручим. Вызывайте Холтоффа.
Сказав это, Мюллер убрал со стола все карандаши, а Шольц, прежде чем выполнить приказ, спрятал свои наушники и будильник. Дело в том, что оберштурмбанфюрер СС Холтофф (Истинный ариец. Характер — нордический, наглый) с детства страдал клептоманией.
Холтофф возник как из-под земли.
— Хайль Гитлер! — взвизгнул он, щелкая каблуками.
«Этот справится,» — подумал Мюллер.
— А что, Холтофф, — спросил он, — хочешь навредить Штирлицу?
— Яволь! — взвизгнул Холтофф, щелкая каблуками.
«Точно — справится», — подумал Мюллер.
— Предложи ему сбежать за границу. А если он откажется…
— Не откажется, господин обергруппенфюрер! Какой же дурак от этого откажется? А я тоже с ним побегу?
— Только попробуй! И он никуда не побежит. Мне нужно только его согласие. Так вот: если он не согласится, скажи, что он у меня под колпаком, а если он спросит, почему, то скажи, что я все знаю о том, как он избавился от физика Рунге, который делал для нас атомную бомбу.
— Какую бомбу?
— Атомную. Ты что не знаешь про атомную бомбу?
— Нет, а что это такое?
— Ну ты даешь! Падает такая штука с самолета, а потом…
— Что?
— Ну а потом — как водится… Короче, это военная тайна.
По лицу Холтоффа было видно, что он совсем запутался и хочет чего-нибудь стянуть, поэтому Мюллер решил, что пора его выпроваживать.
— Весь разговор запишешь на диктофон, который только что лежал у меня на столе. Можешь приступать к выполнению! — скомандовал он.
— Яволь! — взвизгнул Холтофф, щелкая каблуками.
«Справится», — подумал Мюллер и проверил, на месте ли его часы и папиросы.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
(БОРМАН)
Рейхсляйтер Мартин Борман верил в психотерапию. С ее помощью он вылечился от зависти, тупости, насморка, малярии, гонореи и аппендицита. Всякий раз, чувствуя себя плохо, он не вызывал врача, а бил кому-нибудь по морде или приказывал принести портрет Гиммлера, а таких портретов у него всегда был большой запас, и метал в него ножи. Борман ненавидел рейхсфюрера: он догадывался, почему фюрер, заметив его, всякий раз так ехидно усмехается, подмигивая этому проходимцу Гиммлеру.
Утром, придя в свой кабинет, Борман обнаружил у себя на столе письмо, в котором говорилось о переговорах Гиммлера с американцами. Борман разрядил свой парабеллум в очередной портрет и задумался, зачем рейхсфюреру эти переговоры. Ответ напрашивался сам собой: «Он хочет присвоить мои партийные деньги!» От этой мысли мороз пробрал по коже, и сразу же захотелось убить Гиммлера. Но тут подозрительный Борман подумал, что письмо может быть провокацией и Гиммлер не ведет никаких переговоров, а автор письма просто хочет присвоить партийные деньги. От этого еще сильнее захотелось убить Гиммлера и Борман, изрезав портрет рейхсфюрера перочинным ножом на мелкие лоскутки, велел принести новый.
Вечером Борману позвонили из РСХА по телефону спецсвязи. «Кто говорит?» — хотел спросить Борман, но и так было понятно, что это автор письма. «Так значит, эта скотина все-таки ведет переговоры с американцами», — подумал Борман, позеленел от ярости, вызвал секретаря, дал ему по морде и приказал принести пару новых портретов Гиммлера. Трубку на том конце уже повесили.
