Монк. Нет, Билл, абсолютно ничего.

Квентин (Биллу, с легкой улыбкой). А жаль.

Леона (повернувшись к Квентину). А когда пороку не предаешься, в одиночестве пребываешь? Чем его скрашиваешь? Если я поняла тебя правильно… Ты что-то не в себе… По глазам вижу! Сколько в них тревоги. Что ты там рассматриваешь?

Квентин. Рыбину на потолке.

Леона. Уклоняешься от ответа.

Квентин. Нет, нет же, вовсе нет… Теперь представьте себе такую картину: просыпаюсь я ночью, а эта странная рыбина… как ее?

Леона. Парусник. И что она?

Квентин. Так вот, просыпаюсь я среди ночи, а эта самая штуковина плавает по моей спине. Представляете себе?

Леона. В круглом аквариуме? Или в обычном?

Квентин. Нет, ни в том, ни в другом. Свободно, сама по себе.

Леона. Невероятно.

Квентин. Невероятно. Согласен. И тем не менее, это случилось, ведь в жизни действительно происходит много невероятного. Ну и вот, просыпаюсь я, вокруг темень, а эта рыбина ходит кругами над моей постелью, выпученные глазища ее источают неяркий свет, плавники и хвост переливаются всеми цветами радуги и со свистом рассекают воздух, и она все кружит и кружит прямо над изголовьем.

Леона. Ха-ха!

Квентин. А теперь представьте себе, что подобное заведомо невероятное событие имело место. Что я скажу, как думаете?

Леона. Рыбине?

Квентин. Себе и рыбине.

Леона. …Скорее меня горилла изнасилует, чем я угадаю, что в такой момент сказать можно.

Квентин. А я бы так отреагировал: «Подумаешь…»

Леона. …«Подумаешь» — и все?

Квентин. «Подумаешь» — и снова на боковую.

Леона. А я бы ей выдала: «Ну, ты, образина пучеглазая, вали отсюда». Только так.

Монк. Полегче, Леона, полегче.

Квентин. Понятно, к чему я клоню?

Леона. Не-е.

Квентин (Бобби). А ты понимаешь?

Бобби мотает головой.

Леона. Доканчивай — раз начал.

Квентин. С чем в этой жизни нельзя ни в коем случае расставаться, даже когда ты у края могилы? Ни при каких обстоятельствах?

Леона. С любовью.

Квентин смеется.

Бобби. С любопытством?

Квентин. Почти угадал, почти угадал. Почти в самую точку попал. А имел я в виду удивление. Способность удивляться. Я эту способность потерял, потерял окончательно; так что, стоило бы мне проснуться посреди ночи и обнаружить эту самую рыбину, делавшую круги у меня над головой, я бы посчитал, что это в порядке вещей.

Леона. Ты бы решил, что это сон?

Квентин. Нет-нет. Я бы проснулся. Сама картина меня не удивит.

Бар погружается в полумрак, специальный прожектор направлен на Квентина, от парусника исходит жутковатый свет.

Наедине друг с другом гомосексуалисты ужасно грубы. Физическая близость — это спешка, и грубость, и жестокость, и однообразие. Любовный акт для них как укол иглой, они как наркоманы не могут без него обойтись, но ощущения с каждым разом притупляются все больше и больше. Недостаток разнообразия и новизны в их любовных отношениях… (криво улыбается) …восполняется обостренным восприятием других сторон жизни. (Снова улыбается.) …Ну так вот, в свое время я был поражен фактом собственного существования, самости того, что я живу! По какой-то совершенно загадочной причине я существую здесь, на земле, во плоти, сам по себе, отдельно от других, с ясным сознанием, я — живой!.. И всякий раз, когда меня пронзало чувство… чувство… скажем так… самости… Оно меня потрясало, ошеломляло. Мысль о присутствии в мире всего сущего пронзала мозг и изумляла… Это было больше, чем изумление, это было чувство панического страха… как во время эпилептического припадка. Разница только в том, что я не падал на землю в конвульсиях, нет-нет, я старался поскорее затеряться в уличной толпе, пока меня не отпускало… Один раз такое состояние чуть к трагедии не привело. Как-то раз я заехал в горы и врезался в дерево, намеренно или нет, сам не знаю. Иногда в лесу попадается огромное, старое-престарое дерево, с глубокими царапинами, со следами от ударов молнии, и тем не менее пораженные места упрямо обрастают корой; и я задавался вопросом: а что если это самое дерево, как и я, научилось уму-разуму, перестало удивляться, а решило жить, как жило, и протянуть еще две-три сотни лет?.. А вот мальчуган, которого я сегодня подцепил, этот мальчишка из краев, где кукуруза «во» какая, еще способен удивляться тому, что видит, слышит и чувствует в этом мире. И пока мы ехали по каньону к моему дому, он все твердил: «Невероятно, я здесь, добрался до Тихого океана, самого большого в мире!..». Как будто ни Магеллан, ни Бальбоа, ни даже индейцы в глаза его не видели, и именно он открыл этот океан, самый большой в мире, он его открыл сам, удостоверился в его существовании, и никого до него и не было… Его восторженность передалась мне, и в памяти всплыло забытое «о, господи!» вместо привычного «подумаешь». Я вопрошал глухое к мольбам небо до хрипоты, изнеможения и не получал ответа, даже едва различимого, никакого вообще, а солнце по утрам все восходит, а по вечерам заходит, и галактики в ночном небе выстраиваются в ряд, подобно хористкам на сцене, только не живым, а вроде автоматов. Первая, вторая, третья — встали; еще одна, вторая. Третья — встали… Ну, задаешь себе без конца один и тот же вопрос: и что ты имеешь в результате?.. Огромное каменное изваяние в пустыне… величественный символ собственной иссушенной страсти и душевной смуты, каменного сфинкса, недвижно лежащего на собственном брюхе с глупым видом, который, как и ты сам, не знает ответа, но строит из себя прорицателя на все времена, поджидающего удобного момента, чтобы прокричать во всеуслышание извечную житейскую мудрость; а доведись ему проснуться посреди ночи в своей пустыне и увидеть странную рыбину, плавающую у него над головой… и чтобы он сказал, как вы думаете? Он бы сказал: «Подумаешь»… — и погрузился в сон еще на добрые пять тысяч лет.

Оборачивается. Бар снова освещен. Возвращается к столу и поправляет шарф. Обращается к Бобби.

….Велосипед в машине. Вытащить на тротуар?

Бобби. Я сам.

Квентин. Давай я. Около двери поставлю. (Делает вид, что Бобби его больше не интересует.)

Леона (Бобби). Побудь еще… Присядь. Ему нужен предлог, чтобы улизнуть.

Бобби. От меня? (В голосе недоумение.)

Леона (в восторге от Бобби, напоминающего ей покойного брата). Скорее от самого себя. Побудь еще.

Бобби. …Темно… на дороге. (Присаживается.)

Леона. Для велосипедиста даже слишком, если учесть, сколько страшных и непонятных личностей вокруг. Знаешь, а у меня есть предложение. Прямо сейчас додумалась, тебе понравится. (Наклоняется к столу, настойчиво.) Поставь-ка велосипед в мой трейлер. В нем две койки.

Бобби. Благодарю, но…

Леона. Денег не надо, а вдвоем нам не скучно будет. У меня трейлер непростой, «Фонда де люкс», стереоаппаратура с двумя колонками, цветной телек с нормальным экраном, кнопочный, и подкормить тебя не мешает, вот так, малыш. А готовлю я — пальчики оближешь, большой мастак, не хуже любого профессионала.

Билл (Стиву). Ишь как уговаривает. Ей нормальный мужик не нужен. Ее вонючий трейлер только для «голубых».

Леона. Никакой он не вонючий, а тебя я раскусила… Тебе не дано понять, что такое бескорыстная помощь, у тебя для этого извилин не хватает. (Бобби.) Куда ты рвешься, видимость-то нулевая?