Ноги стали ватными. Ветер как будто прознал об этом и решил воспользоваться моментом. Илья согнулся, борясь с напором, но не удержал равновесия — плюхнулся на колени.

— Да что же это! Что тут вообще происходит? — закричал он. Слова увязли в набитом снежинками воздухе. Илья поднялся и решительно дернул калитку на себя. — Все, все. Завтра же уеду. Утром. Бред какой-то. Колдовство. Вуду, мать его. Куклы, кукольники, голоса. Я тут свихнусь с ними. Что молчишь? — Илья сдавил Ляле горло. Свет фонаря упал на ее лицо. Между ресниц игрушки набился снег, и от того она казалась ослепшей. Илья размахнулся, чтобы зашвырнуть куклу подальше в сугроб. И не смог. — Ты! Тварь пластмассовая! Что скалишься?

Ослепшая Ляля кривила в улыбке пухлые губы.

Илья обессилено ссутулился и заплакал.

— Чего кричишь? — донеслось из-за спины.

Илья оглянулся.

На пороге, кутаясь в полушубок и выбивая чечетку тапками на босу ногу, стоял Степка.

— Чего кричишь-то? — повторил мальчик. — Заходи, замерзнешь.

— Я принес тебе твою куклу, — только и смог выдавить Илья.

— Мою куклу? — удивился Степка. И с достоинством произнес: — Парни не играют в куклы, дядь Илья.

— Степан, а ну живо в дом! — крикнула Татьяна из сеней. — Застудишься!

— Лялю, — прохрипел Илья и протянул дрожащей рукой игрушку мальчику. — Я принес твою Лялю.

— Теперь она твоя, — хитро улыбнулся Степка.

Вместо престарелой модницы Ляли рука сжимала малыша-пупса. Розового и голого. В одной лишь шапке-ушанке шинельной шерсти.

Визг, стремительно упавший до сиплого мычания, вырвался из горла Ильи. Он попятился, споткнулся, упал, поднялся, распахнул калитку и, скуля, бросился прочь, не разбирая дороги.

Илья бежал, пока держали ноги, пока не лопнули легкие, не взорвалось сердце. Потом полз на карачках, натыкаясь на стволы деревьев, кусты, ломая наст, царапая руки коркой. Последние силы он потратил, зарываясь поглубже в снег. В темноте ему стало тепло и покойно.

Кукольник спал и видел сон из той далекой жизни, когда он еще не был Кукольником. Из той жизни, когда он был счастлив. Когда он не слышал голос, шепчущий о предназначении. Когда палец не ткнул в место на карте, глухое место, где до него, Прохора, не селился ни один из людей, но куда, как магнитом, тянет теперь всех тех, кто сможет переиграть костлявую. Жить в скрытом от праздных глаз поселке. Просто жить.

Кукольник спал. Ему снилось море, лижущее горячий песок. Женщина, снимающая синее платье в белый горошек. Бисеринки пота на загорелой коже.

Ему хотелось шепнуть этой женщине: «Нет, я никогда не отпущу тебя». Но это ничего не изменит: она любит купаться в грозу.

Женщина улыбается и целует его, оставляя на губах вкус персика. Ее кожа пахнет ветром, а волосы — цветком с длинным названием.

Ему хотелось сказать ей, что скоро они снова будут вместе. Поселок станет городом, а Кукольник — пасечником, ведь он с самого детства мечтал ходить в широкополой шляпе и вынимать сочащиеся медом прямоугольники из жужжащих домиков. Но время течет слишком медленно. Поэтому он просто молчит. Смотрит на игривых барашков на лазурном поле, чувствует кожей ее тепло и молчит. Он счастлив.

В шелест волн ворвался рокот мотора. Под нарастающий рев Кукольник проснулся. Кряхтя, поднялся с кровати и сунул полено в тлеющие угли буржуйки. Плеснул воды в алюминиевую кружку, разбавляя спирт.

Машина на улице встала, хлопнула дверца, снег взвизгнул, и под тяжелыми шагами заскрипели ступени.

— Слышь, дед, — поспешно закрыл дверь балка здоровый детина, заполнив сразу полкомнаты. Стряхнул с шапки снег, затопотал унтами и затараторил: — Там мужик замерз. Насмерть. Километров десять.

Кукольник подошел и ткнул пальцем в карман пуховика:

— Ну-ка, дай-ка!

— Я это у него из кулака едва выковырял, — смутился вдруг парень и опустил пупса в треухе в протянутую ладонь Кукольника. Тот развернулся и пошел к столу:

— Выпить будешь?

— Ты что, глухой, дед? — зло гаркнул здоровяк. — Я говорю — там мужик помер на дороге! Ментов надо вызвать! У тебя есть рация? Ты ж тут один на сто верст окрест, лесничий! Чего молчишь, старый? Рация у тебя есть?

Стужа взвыла и швырнула в стекло горсть снежной крупы.

— Я не лесничий. Я — Кукольник, — прошептал Прохор и отломил игрушке голову.