И вдруг почувствовал, что Степка отпустил куклу.

Вынутая на свет божий мокрая Ляля поджала губы в скорбной улыбке, тихой грустью поминая своего хозяина. Илья обессилено перевалился на спину и понял, что плачет.

Тело так и не нашли. Ни в тот день, ни на следующий.

Вечером вернулся муж Татьяны, Егор. В доме собралось человек десять. Женщины утешали рыдающую в голос хозяйку, мужики пили молча.

Разошлись к полуночи. Уверенный, что уснуть не удастся, Илья все же пошел к себе. Степкина игрушка ждала его на подоконнике.

— Можно я оставлю это? — внезапно спросил Илья Татьяну, которая в прострации мыла посуду.

— Что? — встрепенулась женщина.

— Оставлю ее себе, — показал Илья куклу.

Татьяна побледнела, замерла и вдруг взорвалась:

— Убери, убери эту дрянь с глаз моих! — она спрятала лицо в ладонях и запричитала. — Это все Прохор! Кукольник! Он говорил — все будет хорошо! Говорил! Мы так надеялись, так надеялись! Мы так…

Егор, вышедший на крики, сгреб жену в охапку и затолкал в комнату. Молча сел за покрытый клеенкой стол. Медленно взял стакан, сушившийся кверху дном на расстеленном полотенце. Плеснул на два пальца. Выпил и задымил сигаретой.

Из-за двери слышались женские всхлипы. Егор запустил пятерню в бороду и застыл.

Дым тонкой струйкой поднимался к потолку, танцуя вокруг зеленого пластмассового абажура. Сигарета тлела, превращаясь в скукоженный серый столбик. Он мелко дрожал вместе с душащими фильтр пальцами.

Илья глянул на Лялю и вдруг осознал, что непременно должен встретиться с этим Прохором:

— Где мне его найти? — голос прозвучал глухо.

Илья замялся, подбирая слова, чтобы объяснить Егору и самому себе, кого и зачем ему непременно нужно увидеть…

Но они не понадобились.

— За колодцем, — не глядя, процедил Егор.

Дом Кукольника стоял на окраине поселка. Впрочем, дом — это сказано громко: балок на колесах. Синяя краска облупилась, местами свернувшись причудливыми листьями, и навевала Илье мысли о заброшенном дендрарии. Прожектор, прилаженный к сосне, нервно бросал дрожащее мутное пятно света у лестницы. Он словно предупреждал — укрытая снегом чаща полна хищников. Или даже чудовищ.

Илья вынул из-за пазухи куклу. Ляля все так же улыбалась, успокаивая разыгравшееся воображение.

— Господи, что я делаю? — пробормотал Илья, сжал куклу покрепче и, в два шага одолев ступени, постучал.

Дверь отворилась, обдав Илью тяжелым теплом и смесью затхлых запахов.

— Чем обязан? — нахмурил брови патлатый старик.

«Чем обязан» не вязалось с растянутым замызганным свитером, ватными штанами и валенками. Прожектор услужливо вспыхнул и высветил обветренное, почти бурое скуластое лицо. Лоб, распаханный бороной времени, впалые щеки, подернутую сединой щетину. И стеклянный немигающий взгляд выцветших глаз.

— Доброй ночи. Вы Прохор? Я… — начал было Илья и замешкался. Взгляд старика внезапно обрел глубину и оцарапал до озноба. Рубанул наотмашь и вернулся, остановился на кукле.

— А, ты с Лялей пришел, — протянул дед и добавил, — да, я — Прохор. Входи, — прозвучало приказом.

Илья повиновался. Он миновал «тамбур», протиснувшись между поленницей вдоль стены и гроздью телогреек на вешалке, и очутился в комнате.

На удивление длинной комнате.

Тусклый свет лампочки выхватывал из полумрака стол у железной кровати, убранной линялым полосатым матрацем. Справа, под оконцем, грозно темнела печка-буржуйка, скорпионом вонзившая хвост-трубу в стену под потолком. Между ними сиротливо ютился явно самодельный табурет.

Полированные книжные полки, поставленные друг на друга вдоль стен, и массивный секретер выглядели здесь незваными гостями. С них на Илью пялились куклы. Большие и маленькие, новые и побитые жизнью, наряженные и раздетые — они наблюдали.

Сотни неживых глаз поблескивали в неровном свете мигающего электричества.

Илья остановился в нерешительности.

— Давай сюда, — вернул его к действительности голос Прохора.

— Что?

— Лялю давай, — повторил старик и, получив куклу, кивнул. — Присядь пока. Выпить будешь?

Илья опустился на табурет. Голова кружилась. Ему почудилось, что в комнате запахло ландышами.

— Вчера мальчик утонул. Степан, — начал Илья.

— Ну, как хочешь, — перебил его Прохор и оторвал кукле голову. Держа ее в руке, он положил тело на стол, взял в другую алюминиевую кружку и замер, зажмурился.

Шумно выдохнул и приник губами к игрушечному горлу, прогнулся назад, словно допивая до дна стакан.

Во рту у Ильи пересохло. По коже пробежал озноб.

Кукольник скривился. Боль мелкой рябью подернула застывшую сеть морщин. Прохор закашлялся и, переведя дух, сделал три шумных глотка из кружки. Лицо его разгладилось:

— Точно не будешь?

Илья молча принял кружку и отхлебнул. Горло вспыхнуло, и в желудке теплом взорвался спирт. Илья глубоко вдохнул, наполнив легкие ароматом ландышей, и почувствовал, что безнадежно пьян.

Кукольник хмыкнул, взял со стола не то щипцы, не то ножницы, и нацепил очки. Сдвинул их к кончику носа и принялся вытягивать из кукольного тельца обрывок резинки.

Илья осоловело таращился на левую дужку, залатанную куском проволоки. Взгляд лениво пополз вниз. Задержался на желтых, перечеркнутых ступенями наростов, ногтях Кукольника. Его пальцы порхали над узелком, возвращая Ляле ее белокурую голову. Они кружились, прыгали, вились и сплетались.

От этого зрелища Илью замутило, и он принялся разглядывать кукольную шапку — ушанку, сшитую из куска лежащего рядом рукава шинели. Стежки белой нитки на серой шерсти были так ослепительны, что Илья не выдержал — отвернулся, уставился в полумрак стеллажей.

И тут же потревоженный полумрак всколыхнулся. Зашевелился, зашептал вразнобой хором голосов. Илье от чего-то вдруг стало стыдно, и он отвел глаза.

Кукольник уже закончил и теперь придирчиво рассматривал свою работу.

— А где вы их всех берете? — кивнул на полки Илья.

— Их? — удивленно вскинул бровь Кукольник.

Илью снова накрыла с головой волна смущения:

— Ну, да… Всех этих кукол…

Прохор не ответил. Взгляд старика обдал Илью холодом, потом на мгновение вспыхнул радостью и потух. Морщинистое лицо спрятал занавес сальных волос. Казалось, что склонившийся над куклой Прохор внимательно вслушивается во что-то. Тишина накрыла колпаком трещавшие в печи дрова. Стонущий за окном ветер, будто испуганно, притих. Один лишь наглый будильник рвал молчание мерной капелью секундной стрелки. Илья понял, что и сам затаил дыхание.

— Молод, — сухо, бесцветно произнес Прохор в пустоту. Помедлил, и уже уверенно добавил: — Да, молод.

Уверенность плохо спрятала разочарование. Старик хмыкнул и слегка поводил рукой, держащей куклу. Ляля захлопала в такт ресницами и оказалась на столе перед Ильей.

— Все. Идите, — обронил Прохор.

Илья молча взял куклу и пошел к выходу. На пороге он обернулся:

— Но… Что это? Зачем вы мне ее отдали? Я ведь не для того пришел! Я…

Илья опешил, пытаясь вспомнить, для чего он здесь.

Прохор выждал, но, так и не услышав продолжения, пожал плечами и грустно произнес:

— Ступай, Илья.

Тот молча вышел.

Кукольник усмехнулся и тут же надсадно закашлялся. Махом осушил кружку, отер выступивший пот и закутался в лоскутное одеяло.

— Чертовщина какая-то, — прошептал Прохор. — Чертовщина какая-то, — передразнил он, глядя в разинутую пасть печки. — Чертовщина?

Угольки в буржуйке весело подмигнули, но промолчали.

«Чертовщина какая-то!» — думал Илья, стараясь не оступиться с проторенной им же, но уже порядком запорошенной снегом тропинки.

Ветер пытался повалить его навзничь, залепить глаза холодными хлопьями. Илья уже добрался до ограды у дома, когда вспомнил, зачем он ходил к Кукольнику. Вспомнил сразу, вдруг. И весь разговор с Прохором, все взгляды и движения превратились в чудовищный, абсурдный балаган.