Она еще раз осмотрела комнату: отошла к двери и быстро оглянулась. Шторы, постиранные на ночь и проглаженные утром, были теперь свежими, накрахмаленными — два кремовых в зеленый горошек полотнища с оборкой по краям, подвязанные зелеными бантами.

Под окном стояла кушетка, по бокам от нее — два кресла, обтянутые серым бархатом. На столике — синий фарфоровый кувшин с розами. Громадный бретонский сервант сиял, натертый воском. Напротив него — письменный стол, на нем — аккуратно расставленные книги, сухая чернильница, конфетно-розовая промокашка без единого чернильного пятнышка.

Все было тщательно вычищено, подметено, обновлено.

На комоде справа от окна поблескивала бутылка коньяка и две рюмки. В маленькой сияющей белизной кухне благоухали разложенные на блюде пирожные, в недрах холодильника ожидали своего часа шесть брикетиков мороженого, три сливочных и три клубничных.

Все было на своих местах.

Марта зашла в спальню, затем в ванную. Квартира, где она жила, была совсем небольшая. Какое же платье ей надеть? А может быть, и не платье вовсе, а халат? Тот, голубой, отрезной по талии, с кармашками, с пышной длинной юбкой… В этом халате она выглядела так мило и соблазнительно, что ей невольно подумалось: «Если между нами что-нибудь произойдет, виноват будет халат». Была еще гипюровая блузка с кружевной отделкой, которую она ни разу не надевала… В конце концов она остановилась на коричневом платье, сшитом на заказ, с широким замшевым поясом, украшенным блестящими пуговицами.

Теперь духи. Она искоса взглянула на себя в зеркало, вернулась в комнату с кремовыми занавесками и села в кресло.

Пора. Уже три часа. Все утро она упорно сражалась с пылью и запустением, и сейчас ей хотелось отдохнуть, он все равно должен был прийти не раньше четырех. Альберт будет у нее дома впервые… Марта волновалась. Она встала, подошла к письменному столу. Надо положить на журнальный столик какую-нибудь книгу. Что бы такое выбрать? Шекспира? Прекрасная воительница, так назвал Отелло Дездемону, приехав на Кипр. Прекрасная воительница! Мог ли солдат сделать своей возлюбленной более изысканный комплимент? Антоний на смертном ложе, обращаясь к Клеопатре, произнес: «Египет», выразив этим словом все свое преклонение перед могуществом королевы. Но, кто знает, вдруг Альберт, заметив на ее столике слишком изысканную книгу, подумает: «А ведь она сноб». В глубине души ей это было безразлично, но она все же отложила Шекспира, недолго думая взяла «Du cоtе de chez Swann» и положила его рядом с розами.

Она села, откинув голову на спинку кресла, и внезапно почувствовала себя одинокой, очень одинокой. И совершенно пустой. Нетерпение, с которым она ждала Альберта, исчезло, и на смену не приходило никакое новое чувство.

Денежные проблемы ее не беспокоили. Небольшое состояние, оставшееся от матери, обеспечивало все ее насущные потребности, а работа секретаршей в торговой компании, где она была на хорошем счету, позволяла жить безбедно и даже с некоторой роскошью. У нее были две или три близкие подруги, на которых она всегда могла положиться, добрые, бескорыстные друзья. Чего же в таком случае ей недоставало?

В ее жизни однажды уже была любовь. Безумная, какую переживают только в юности. Сейчас та давняя история казалась ей ошибкой, и она твердила себе: каждый роман — это лишние печали, кроме того, может появиться ребенок. Когда ей было двадцать, небольшая операция, сделанная очень вовремя, спасла ее и напугала на всю жизнь.

Она встала: невыносимо было сидеть без дела. Поправила розы, самую красивую повернула к окну.

На улице шел дождь. С утра было пасмурно и сыро. Падала мелкая унылая изморось, превращая землю в грязь.

«Неужели я влюблена?» — спросила она себя, направляясь к кухне. Она не выдержала и съела одно пирожное. Кофе на плите был еще теплый, она налила себе полную чашку, бросила туда таблетку аспирина и, присев за стол, медленно выпила.

Ну да, Альберт ей нравился. Молодой, энергичный и в то же время сдержанный, простой и чистосердечный — лучшего спутника жизни ей не найти. Хотя они были знакомы недавно, Марта уже успела к нему привязаться… Но ведь любовь — что-то совсем другое, запутанное, изнуряющее… Разве достаточно для этого просто встретить красивого юношу? Настоящая любовь была позади: «Единственная моя, сокровище мое»… Лавина обещаний и чувств, а потом — привкус пепла. Жизнь разбросала их; последнее письмо от него пришло, когда его, вероятно, уже не было в живых. Это последнее письмо сделало ее жизнь невыносимой, превратило все ее существование в душераздирающий вопль тоски. Единственное желание — увидеть его. Проклятые, тяжелые дни. И вот теперь Альберт. Конечно, это громадное облегчение, но в то же время… Пора покончить с прошлым, нельзя то и дело оглядываться назад — это она хорошо понимала. Будущее ей виделось ясно: однажды он сделает предложение, они снимут большую светлую квартиру. А дальше? Если он окажется верным супругом, то будет с нею суров, серьезен и состарится нескоро. Если же нет, то будет терпелив, снисходителен, у него появится какая-нибудь пассия, и в конце концов он замкнется в мире, куда вход ей будет заказан.

Она встала из-за стола, прошлась по кухне, держа в руке пустую чашку, и машинально взяла с блюда еще одно пирожное.

«Он принесет мне цветы и коробку конфет. Мы поговорим о погоде, о политике, о его жизненном кредо, а потом каждый начнет думать о своем. Перед уходом он осторожно намекнет, что влюблен, потянется за поцелуем, и я, разумеется, с удовольствием ему отвечу.

А может, все будет по-другому: он войдет, суровый, решительный, и скажет с налетом драматизма: ‘Я больше не могу жить без тебя’. Крепко возьмет меня за руки и объяснит: 'Понимаешь, я больше так не могу, жизнь без тебя становится невыносимой. Я хочу, чтоб ты была рядом каждый день, каждую ночь, я хочу владеть тобою все ночи напролет’. У него будет лихорадочный взгляд, он обнимет меня неистово, начнет жадно целовать: щеки, шея, потом губы. Начнет стягивать с меня платье, заражая своей страстью. А у меня, между прочим, очень красивая грудь, и он будет в восторге. И все это меня, разумеется, захватит… Только я не хочу. Нет, совесть и мораль здесь ни при чем. У меня свой взгляд на вещи, я зрелый человек, но все это как-то…»

Она вернулась в спальню. Потом вошла в ванную, сняла с раковины прилипший волосок, переставила флакон с одеколоном, протерла тряпкой затуманившееся зеркало и пристально всмотрелась в свое отражение.

«Зачем все усложнять? Разве я не одинока? Если он меня оставит, будет только хуже. А мне шьют новое платье, и оно гораздо красивее тех, что у меня уже есть. Переделывают старинное мамино кольцо, получится роскошный перстень, может быть, даже слишком дамский. У меня десять пар колготок и целая коллекция чудесного нижнего белья. Мои сбережения за этот год значительно выросли. Мне недостает поцелуев? Платить за них приходится иногда довольно дорого».

Пробила половина четвертого.

Внезапно ей захотелось убежать, словно от какой-то неведомой опасности. Незачем было его приглашать, что за легкомыслие! Ведь она даже не придала своему приглашению особенного значения! Он придет полный надежд, оправдать которые она не сможет.

Она надела шляпку, накинула плащ и вышла на лестницу, захлопнув за собой дверь. На лестнице пахло дождем. Она поспешно сбежала вниз по ступенькам.

Улица была пустынна. С одной стороны тянулась вереница высоких одноэтажных домов, с другой — густой сад, скрывающий в своей тени чей-то особняк. Когда с деревьев вдоль изгороди облетали листья, из окна ее квартиры была видна теннисная площадка и бассейн. А весной от запаха цветущих акаций и жимолости кружилась голова. Возвращаясь по вечерам из конторы, она брела по своей улице не спеша, а ночью назойливый запах цветов будоражил и не давал спать.

Шел тихий, меланхоличный дождь. Все сверкало: асфальт на мостовой, плитки тротуара, трава, пробивавшаяся сквозь трещины. Матово поблескивали стены домов, с карнизов падали тяжелые капли воды. Небо было низким, свинцово-серым, постепенно сгущались молочно-белые сумерки. Весь мир казался крошечным темным двориком…