«Каса-Ле-Мульт». Вот я и на Форментере, приехал дописывать этот роман. Он будет последним: я заканчиваю трилогию (в первом я влюбился; во втором – женился; в третьем – развожусь и снова влюбляюсь. Тема исчерпана). Сколько ни пытайся сказать новое слово в области формы (оригинальные словечки, англицизмы, прикольные обороты, рекламные слоганы и прочее) и содержания (найтклаббинг, секс, наркотики, рок-н-ролл…), очень скоро понимаешь, что все, чего тебе хочется, – написать роман о любви очень простыми словами – в общем, самая трудная задача.

Я слушаю шум прибоя. Наконец-то я никуда не тороплюсь. Скорость мешает быть собой. Здесь смотришь на небо и видишь, как проходят дни. В моей парижской жизни неба нет. Родить завлекаловку, факсануть статейку, поговорить по телефону, все в темпе, бегом, с совещания на совещание, в обед перехватишь что-нибудь всухомятку, в темпе, в темпе, мчишься на мотороллере, чтобы с опозданием прибыть на коктейль. Бредовая жизнь, давно пора было притормозить. Сосредоточиться. Заняться только одним делом. Оценить красоту тишины. Насладиться неспешностью. Услышать запахи и краски. Все эти вещи, от которых нас хотят отлучить.

Все никуда не годится. Все надо перестроить в этом обществе. Сегодня у кого есть деньги, те не имеют времени, а у кого есть время, не имеют денег. Бросить работу так же трудно, как устроиться безработному. Бездельник – враг общества номер один. Людей вяжут деньгами: они жертвуют свободой, чтобы платить налоги. Нечего ходить вокруг да около: задачей грядущего века будет уничтожение диктатуры предприятия.

Форментера, маленький островок… Спутник Ивисы в созвездии Балеар. Форментера – это Корсика без бомб, Ивиса без ночных клубов, Мустик без Мика Джаггера, Капри без Эрве Вилара, Страна Басков без дождя.

Белое солнце. Прогулка на «веспе». Жара и пыль. Высохшие цветы. Бирюзовое море.

Запах сосен. Пение сверчков. Пугливые ящерицы. Овечки: ме-е-е!

– Ме-е-елочные вы, – осуждаю я их.

Красное солнце. Gambas a la plancha. Vamos a la playa[26]. Звезды на небе. Джин con лимон. Я искал покоя, так это здесь, где слишком жарко, чтобы писать длинные фразы. Можно быть на каникулах не только в коме. Море полно воды. Небо в непрерывном движении. Звезды падают. Дышать воздухом – занятие на полный рабочий день, всегда бы так.

Это история про парня, который уезжает один-одинешенек на остров, чтобы дописать книгу. Жизнь у парня сумасшедшая, и ему странно оказаться наедине с собой, на лоне природы, без телевизора, без телефона. В Париже он вечно спешит, такой весь из себя энергичный, а здесь сидит весь день на одном месте, по вечерам прогуливается, всегда один. Барнабут во Флоренции, Байрон в Венеции, панда в Венсеннском зоопарке – вот его образцы для подражания. Единственный человек, с которым он здоровается, – официантка из «Сан-Франческо». Парень носит черную рубашку, белые джинсы и итальянские шузы. Пьет пастис и джин с лимоном. Трескает чипсы и тортильяс. Слушает только одну пластинку: «Крейцерову сонату» в исполнении Артура Рубинштейна. Вчера, говорят, кто-то даже видел, как он аплодировал голу французов в матче Франция-Испания, что бестактно, но требует мужества, если ты в бистро единственный француз, в Испании, в порту. Если бы вы встретили этого парня, вы бы наверняка подумали: «Что, спрашивается, забыл этот придурок в Фон-да-Пепе не в сезон?» Мне это немного обидно ввиду того, что парень-то – я. Так что полегче на поворотах, спасибо. Я – отшельник, улыбающийся теплому ветерку.

Через неделю будет ровно три года, как я живу с Алисой.

Ладно, так вот, когда Алиса ушла от Антуана, и потом, когда мы поселились вместе на улице Мазарини (на улице, где умер Антуан Блонден), не стану скрывать, порой мне бывало тревожно. Счастье страшит сильнее, чем горе. Я получил то, чего хотел больше всего на свете, – это наполнило меня ликованием и одновременно повергло в сомнение. Что, если я повторю прежние ошибки? Что, если я – всего лишь циклический романтик? Теперь, когда она со мной, вправду ли я хочу этого? Не стану ли чересчур нежным? Не придется ли мне с ней скучать? Когда же я перестану себя накручивать, японский бог? Антуан хотел убить меня, убить ее, убить себя. Наша совместная жизнь строилась на пепелище двух разводов – две человеческие жертвы потребовались, чтобы родилась новая любовь. Шумпетер[27] называл это «созидательным разрушением», но Шумпетер был экономистом, а экономисты редко бывают сентиментальны. Мы разрушили две семьи, чтобы остаться вместе, – точно «блоб»[28], который растет, заглатывая свои жертвы. Счастье – такая чудовищная штука, что если вы сами от него не лопнете, то уж как минимум пары-тройки убийств оно от вас потребует.

Жан-Жорж приехал ко мне на Форментеру. Вместе мы обозреваем окрестности, потом наносим визит рыбам в море. Он пишет пьесу для театра, а стало быть, пьет наравне со мной.

Под винными парами сложился стишок:

Фор-мен-те-ра!

Я в форме! Ура!

Нам встречаются поддатые парочки престарелых хиппи – они так и остались здесь, неразлучники, с шестидесятых годов. Как им удалось продержаться так долго? У меня даже слезы наворачиваются на глаза. Я покупаю им травку. В маленьких кафе мы с Жан-Жоржем напиваемся вдрызг, играя на бильярде. Он рассказывает мне о своих амурных делах. Он встретил женщину своей жизни и впервые счастлив.

– Любовь – единственное, ради чего стоит жить, – говорит он.

– А дети?

– Ни в коем случае! Рожать детей в таком мире? Преступление! Эгоизм! Нарциссизм!

– Ну, у меня-то с женщинами получается кое-что получше детей: я от них произвожу на свет книги, – назидательно сообщаю я, подняв палец.

Мы косимся на официантку. Аппетитная штучка в коротеньком болеро, матовая кожа чуть подернута пушком, большие черные глаза, горделивая осанка, неприступный вид индейской скво.

– Она похожа на Алису, – говорю я. – Если я пересплю с ней, то все равно сохраню верность.

Алиса осталась в Париже, она приедет ко мне через неделю.

Через шесть дней будет ровно три года, как я живу с ней.

Официантку в платье с голой спиной зовут Матильда. Хоро-о-ошая девушка. Жан-Жорж спел ей песню Гарри Белафонте: «Matilda she take me money and run Venezuela»[29].

Я, пожалуй, мог бы в нее влюбиться, если бы не скучал так сильно по Алисе. В баре «Сес Рокес» мы пригласили ее потанцевать. Она хлопала в свои матовые ладошки и покачивала бедрами, длинные волосы колыхались. У нее были небритые подмышки. Жан-Жорж спросил:

– Простите, мадемуазель, мы ищем, где бы переночевать. У вас не найдется местечка, por favor?[30]

Она носила тонкую золотую цепочку на талии и такую же – на лодыжке. Жаль, но Матильда не взяла наши деньги и не сбежала в Венесуэлу. Но косяки с нами крутила, пока все мы не уснули под открытым небом. У нее были длинные ловкие пальцы. Она старательно лизала папиросную бумагу. Кажется, нас всех забрало, даже ее.

Когда мы вернулись в Касу, Матильда сграбастала мой член. Киска у нее была огромная, но мускулистая и пахла каникулами. Ее волосы воняли коноплей. Она орала так громко, что Жан-Жоржу пришлось занять ее рот, чтобы заткнулась; потом мы поменялись местами, а в итоге дружно эякулировали на ее большие крепкие сиськи. Я кончил и тут же проснулся – весь в поту, умирая от жажды. Настоящему отшельнику не следует увлекаться экзотическими травками.