За окном сквозь тонкое серебро инея лукаво щурясь глядела луна. Она устала играть в прятки с облаками и хотела спать, да только не могла выбрать какое из облаков мягче и теплее, чтоб укрыться.

— Мя-кое, — пролепетала Анютка, что в переводе обозначало: "У меня мягкое одеяло, я поделюсь".

— Что-что? — настороженно спросила мама, обернувшись из-за стола с грудой бумаг, с нежной улыбкой глядя на восторженно глазеющую куда-то в окно дочурку, свернувшуюся калачиком в углу дивана.

Девочка тут-же перевела на нее взгляд: мамины глаза искрились в свете настольной бронзовой лампы в форме дракона, купленной на распродаже, а волосы были тщательно уложены с помощью фена. Мама вообще не была неряхой, только из старого свитера торчали нитки. Она умела всё, за исключением рисовать и лишь только изводила бумагу, старательно выводя завихрастых мелких букашек, потом относя листы на работу, наверно чтобы похвастаться.

— Ой, ама! — оживилась дочка, что означало: "Ведь ты знаешь, что я не усну без песенки. Спой, пожалуйста, мама".

Но мама только отмахнулась и, цокнув языком, опять занялась делами. Пререкаться было опасно, что уже было проверено не один раз на практике. Конечно в угол её в такое время не поставят, а вот остаться без колыбельной — запросто. И от безысходности девочка принялась играть с куклой Настей, одетой в выцветший сарафан, разукрашенный фломастерами. Она заговорщицки подмигивала то мутным пластиковым глазам куклы, то луне, чей взгляд было сложно разобрать, обсуждая с ними хитрый план.

Когда всё было обговорено, Анюта тихо сползла с дивана. Она взяла Настю в руки, потому что та не умела ходить сама, и крадущейся походкой поползла к столу, тщательно огибая раскиданные игрушки. Нога об что-то зацепилась и девочка обернулась: предательская башенка из деревянных кубиков, погрызенных давным-давно, чуть не провалила всю затею. Отвлёкшись на кубики, она вляпалась в упаковку с краской.

Наконец путь был пройден — Анюта стояла прямо за спиной матери, держа в одной руке Настю. Мама изучала толстенную книгу без картинок, а посему вряд ли интересную. Девочка просунула куклу под рукой ничего не подозревающей мамы и громко крикнула:

— Бу!

Мама аж опешила. От неожиданности она даже не подпрыгнула с испугу, а только резко вздрогнула, выронив книгу и квадратными глазами уставилась на куклу. Потом она заметила, что куклу держит зеленая рука и медленно перевела остекленевший взгляд на Анютку. Девочка моргала, чувствуя что кому-то сейчас не поздоровится, и, скорей всего, этот кто-то — она. Она поднесла руки к лицу, готовясь на всякий случай зареветь, чтоб не так сильно попало. Но реакция мамы была крайне необычной — уголки губ дрогнули и женщина, закатив глаза, захохотала.

— Ах, ты, террористка! Защекочу! — сквозь смех проговорила мама, и бросилась за Анюткой.

Малютка весело взвизгнула и опрометью бросилась было прятаться, но на ходу была поймана и перенесена на диван. Мама приводила угрозу в действие, щекотав дочку, обе смеялись и дурачились. После чего женщина решила, что на сегодня работать хватит и пора укладывать дочь, но для начала увела ее в ванну отмывать краску. Анюта терпеливо выдержала водные процедуры и, уже лежа на кровати, завернутая в одеяло, попросила еще раз:

— Ой, ама!

— А так больше пугать меня не будешь? — поинтересовалась мама, на что ребенок честными глазами посмотрел на нее и замотал головой, дескать такого больше не повторится. — Ну так и быть!

И запела:

— "Баю-баюшки-баю,

Не ложися на краю,

Придет серенький волчок,

И ухватит за бочок…"

Обычно она пела дочери другую колыбельную, но в этот раз спорить не приходилось. Да и такой сладкий и красивый был голос, что не хотелось перебивать. Закончив, мама поцеловала ее в лоб и, несмотря на все протесты с требованием продолжения, ушла в зало, выключив свет.

Стало тоскливо и темно: кукла, как назло, осталась в ванной, а желтая луна спряталась за вереницей облаков, слабо различимых из-за инея на окне и неторопливо плывущих в далекие страны. Монотонно отмеряя время тикали большие круглые часы с золочеными краями. Анюта разглядела сквозь сумрак комнаты, что там только одна стрелка, направленная вверх, но оказалось что вторая спряталась за ней. Чуть вылезши стрелка остановилась и часы замолкли.

— Ну что же, придется спать, — решила Анюта и, устроившись поудобнее, закрыла глаза.

Вдруг раздался слабый шорох, очень похожий на тот, который она как-то раз слышала из спичечного коробка, только очень тихий. Такой звук исходил из коробка, который ей дал послушать соседский мальчик. В нем что-то шуршало и шелестело, стоило поднести к уху. Это оказался большой зеленый жук, вполне даже симпатичный. Мальчишка называл жука "Июльский", прежде чем раздавил его, увидев что она не испугалась. Когда он поднял ногу, липкие мерзкие струнки приклеились к подошве его ботинок.

Анютка осмотрелась, ища откуда идет звук. Нервы сжались в пружину, ей чудилось что это ворочается раздавленный "Июльский". Часы, почему не тикают часы? Она вновь пыталась погрузится в дрему, представляя как летит с куклой Настей к луне в гости и они пьют чай и едят печенье. Кукла сама взяла кружку и ухмыльнулась, обнажая клыки.

"Баю-баюшки-баю…"

Шорох повторился и в этот раз был громче. Так шуршала толстая жирная мышь за стенкой в деревянном доме на огороде, куда ее брали летом на выходные. Шум шел из дальнего угла, шелестя и причпокивая, как раздавленный жук. Анютка настороженно уставилась туда, на всякий случай накрывшись одеялом и оставив лишь узкую щелочку для глаз. В совершенно другом углу с грохотом что-то упало на пол и покатилось. Девочка резко обернулась на звук. На полу, покачиваясь, лежала оторванная голова ее куклы, выпавшая из приоткрытой дверцы шкафчика с игрушками. Глаза оторванной головы открылись. Нет, это всего лишь мячик, обычный резиновый мяч.

— Полож его на место! — раздался из зала голос матери, не терпящий возражений, в перемешку с щелчками. — Пол-л-лож этот дурацкий мяч в шкаф!

"Не ложися на краю…"

Анюта стиснув зубы, чуть не плача, вылезла из под одеяла, и прежде чем спустится на пол, наклонилась, и хотела посмотреть под кровать. На всякий случай — нет ли там кого. Мешала простыня. Девочка медленно приподняла ее, готовясь отскочить в любой момент назад. Там было темно, и ничего не было видно, но что-то там затаилось, большое и жирное. Она свесила ногу с кровати и почти достала до пола, чувствуя, что под кроватью выжидает нечто, готовое ее утянуть — оторванная голова куклы, говорящая механическим голосом:

— Пой-дём пить чай, до-ро-гая. Лу-на ждет.

"Придет серенький волчок…"

Спина покрылась мурашками, и тут она краем глаза заметила движение там, где раздавался шорох. Анютка резко подняла ногу обратно и забилась в угол кровати. Тень пошатнулась и две маленькие красные точки вспыхнули в темноте, медленно приближаясь, щелкая как жук, сопровождаемые тяжелым дыханием, распространяющим болотный запах. Выглянула луна, желтая, как прогнившие зубы. Тень в её свете стала громадной и лохматой, как волосы мертвого человека на черно-белой фотографии из старенького обшарпанного альбома. Анюта спросила тогда, почему дядя лежит в ящике с закрытыми глазами и такой взъерошенный. Мама сказала, что он умер, его убила молния. Но эта лохматая туша не мертвая, она двигается, мертвые не двигаются. Она не лежит в ящике. Лапки раздавленного "Майского" шевелились — всплыло в памяти.

"Баю-баюшки-баю…"

Красные точки росли, переливаясь как горящие угольки, шипя и обдавая гарью.

— Мама! — хотела крикнуть девочка, но буквы застряли в горле, выходя из легких чуть слышным свистом.

В сумраке комнаты сверкнули острые, как бритва зубы. Из оскаленной пасти капали слюни. А грязные лапы не торопясь несли лохматое тело зверя ближе. Волк не торопился, он наслаждался, питался страхом, пытаясь зайти девочке за спину, чтоб наброситься.