Ссылки на «трудности восстановления» уже не казались людям убеди­тельными. Стал накапливаться мощный потенциал недовольства, вновь таивший в себе угрозу взрыва. Как можно судить по отрывочным разроз­ненным данным, в отдельных местах во второй половине 1940-х гг. на­блюдались коллективные отказы от работы. Уже в первые послевоенные месяцы имели место волнения и другие проявления широкого недовольст­ва на военных заводах Урала и Сибири[436]. В мае 1948 г. массовое возму­щение рабочих Уральского турбомоторного завода было вызвано ужесто­чением пропускного режима и произволом охранников, открывших огонь по работникам. В марте 1949 г. произошла забастовка на свердловской фабрике «Уралобувь», где работники были недовольны плохими условия­ми в общежитии, задержками и обсчетами при выдаче зарплаты[437]. О сте­пени недовольства трудящихся свидетельствует поток жалоб, который непрерывно шел в государственные, партийные и профсоюзные органы: на неправомерные увольнения, недостаточную оплату больничных листов, на условия и режим труда, снабжение и т.д.[438] Росла напряженность в ла­герях, где участились вооруженные побеги, распространялись антиправи­тельственные листовки и призывы к восстанию[439]. Стачки и бунты заклю­ченных вспыхивали на Колыме (1946, 1949), в Устьвымлаге, Джезказгане (1946), Печорских лагерях (1948), Салехарде, Тайшете (1949-1950), Крас- лаге (1951), Экибастузе (1952).

На существование оппозиционно-леворадикальных настроений среди активной молодежи указывал в опубликованной им книге испанский ком­мунист В.Гонсалес («Эль-Кампесино»), который в 1944—1948 гг. находился в заключении в Советском Союзе, но затем сумел бежать из страны. «В лаге­рях встречаешь больше анархистов, чем можно было бы предположить. Старых и молодых, - свидетельствовал он. - Они верят, что весь опыт большевизма подтвердил их правоту. И я думаю, что много анархистов есть еще только в Испании и в России. Анархисты, которых я встречал в тюрь­мах и трудовых лагерях, постоянно задавали мне вопросы об испанском анархизме. И об Испании - стране, которой они восхищались»[440].

Тревожным симптомом для властей стало появление новых левора­дикальных молодежных групп, которые отрицали социалистический ха­рактер сталинского режима. Наиболее заметной из них был «Союз борьбы за дело революции», созданный московскими студентами в августе 1950 г. Участники кружка пришли к выводу, что в Советском Союзе существует бонапартистская диктатура с экономикой государственного капитализма, империалистической внешней политикой и отсутствием декларируемых в конституции гражданских свобод и выборов. Сталинский режим надлежа­ло свергнуть и заменить подлинным социализмом, который подпольщики представляли себе в виде системы Советов, описанной Лениным в бро­шюре «Государство и революция». Крестьян предполагалось уравнять в правах с рабочими путем преобразования колхозов в совхозы. Был изго­товлен гектограф, печатались нелегальные статьи-листовки. Обсуждалось также создание боевой группы и организация покушений на лидеров ре­жима. В январе-феврале 1951 г. организация была разгромлена властями, 3 ее активиста (Б.Слуцкий, Е.Гуревич и В.Фурман) были казнены, 10 при­говорены к 25 годам заключения, и еще 3 - к 10 годам[441]. Уже в 1953 г. в столице существовала новая организация «Армия революции», объеди­нявшая школьников и призывавшая к вооруженному восстанию. Ее участ­ники считали себя «ортодоксальными марксистами». По их мнению, в Со­ветском Союзе действительно существовал социализм, но, поскольку это был классовый строй, вставала задача революционного перехода к комму­низму - свержения бюрократической диктатуры и «восстановления» совет­ской власти[442]. Подпольные левые антисталинистские группы, выпускав­шие нелегальные журналы и листовки, действовали и в других городах: Воронеже («Коммунистическая партия молодежи», 1947-1949), Челябин­ске и Свердловске («Коммунистическая идейная молодежь», 1945-1946), Ленинграде («Молодежная рабочая партия коммунистов», 1950); сообща­лось о распространении листовок «Продолжать дело Кронштадта!»[443]

Для смягчения неудовлетворенности «низов» власти прибегли к се­рии снижений розничных цен в 1947-1954 гг., но покупательная способ­ность и уровень жизни большинства трудящихся оставались ниже дово­енных[444].

Растущее, хотя и смутное еще народное недовольство было не един­ственной проблемой, с которой столкнулся в послевоенные годы сталин­ский режим. В период войны и после нее резко возросла роль различных бюрократических элит - аппаратных, военных, региональных, отрасле­вых. Усилилась борьба между ними за влияние и близость к «вождю»[445]. Все это затрудняло функционирование тоталитарной модели, действовав­шей по принципу иерархической пирамиды, в основании которой находи­лись бесправные массы, ступени составляли бюрократические кадры, а вершину - сам диктатор.

Политическая система, созданная Сталиным, никогда не была оформ­лена никаким официальным документом. Главный законодательный орган, образованный по конституции СССР 1936 года - Верховный совет - все­гда оставался в значительной степени декорацией, поскольку послушно одобрял решения, которые предварительно выносились партийной и госу­дарственной верхушкой. Деятельность отраслевых министерств (так с 1946 года стали называться наркоматы) курировалась соответствующими отделами ЦК партии. Партия по существу срослась с государством (мо­дель «партии-государства»). Сам Сталин сравнивал господствующую роль «коммунистической» партии, названной позднее в конституции «руково­дящим ядром» всех государственных и общественных организаций (статья 126), с функцией «ордена меченосцев» в государствах, созданных в Сред­ние века рыцарскими орденами[446], но не развил эту мысль. В историогра­фии преобладает мнение, что Советский Союз был идеологическим «мар­ксистско-ленинским» государством, но и эта точка зрения упрощает ре­альное положение вещей: действительно, такая идеологическая основа декларировалась, и всякое отступление от провозглашаемых догматов строго каралось, но в то же время, сами они просто прагматически ис­пользовались для обоснования и поддержания созданной системы господ­ства. Лидеры режима отнюдь не были идейными фанатиками. «Это не оз­начает однако, что Сталин и сталинисты не придавали большого значения идеологии. Конечно, придавали. Причем делали это, тщательно соблюдая все детали. Но при этом прекрасно знали... что использовавшаяся ими демагогия была чем-то вроде мандата, который должен был оправдать и узаконить их власть. На деле же эта идеологическая абракадабра не играла роль философского руководства к действию и не служила ключом к объ­яснению проводимой ими политики», - вспоминал бывший секретарь Сталина Б.Г.Бажанов[447].

В самой идеологии режима исподволь накапливалось расхождение с изначальным ленинизмом (в вопросах об «отмирании» государства и товар­но-денежных отношений, в национальном вопросе и т.д.), и прежняя боль­шевистская доктрина чем дальше, тем больше смешивалась с элементами традиционализма и имперского шовинизма. Официальным «теоретикам» и пропагандистам приходилось прилагать немалые усилия для того, чтобы свести концы с концами. Чтобы обосновать и оправдать негласную эволю­цию идеологии, позднее (уже после Сталина) был придуман термин «реаль­ный социализм»: дескать, да, не все вышло «по Марксу» и «по Ленину». Социализм получился не «идеальный», а такой, как есть в реальности. И в народе шутили: «Я колебался вместе с генеральной линией партии».