А Костя от громового удара так и дернулся всем своим худеньким телом.
Уже не таясь соседей, Елена выскочила в коридор и распахнула дверь в его комнату. Да, все собрано. Трезвая голова! Такая трезвая, что на опустевшей полке не видно ее Бальзака! Снял даже единственную картинку со стены...
Ее точно сковало морозом. А надо ходить, улыбаться, говорить.
— Небось, насвинил? — встретила ее в коридоре сочувственным вопросом ответственная по квартире Евдокия Фетисова. — Давайте подмою!
Словцо «насвинил», которое Фетисова применила к человеку, известному в квартире своей аккуратностью, говорило об иной, далеко не «коммунальной» его оценке.
В ответ Елена лишь молча покачала головой. Да и нелепо, чтобы знатная ткачиха, к тому же депутат райсовета, в выходной свой день возилась с ведром и тряпкой.
И все же, ощутив дружескую поддержку, она едва не заплакала. Чтобы так не случилось, торопливо прошла в свою комнату. Теперь Костя уже не притворялся, что читает журнал. Он молча, напряженно прислушивался.
Звонок... Конечно, он! С такси. Что же! Надо с полным самообладанием, а что еще лучше — с чуть приметной иронией ему открыть... Подготовив это сложное выражение лица, Елена открыла дверь. И вскрикнула от радости. Перед ней было не мужское, каменно-красивое лицо, а совсем иное... Немолодое, подкрашенное и все же бесконечно доброе.
— Алиса! Какое счастье!
А гостья уже протягивала ей ярко-оранжевую авоську с зелеными грушами.
— «Приветик»! — спародировала она какую-то бодренькую пошлячку. — Где наш общий сын? А эти плоды, несомненно, пригодятся дли вбивания гвоздей. Правда, работник прилавка уверял, что, мол, еще «дойдут». Не верь! После окаменения немедленно перейдут к гниению...
Когда Костя увидел Алису, на его лице впервые за сегодняшний день мелькнула улыбка.
У Алисы Викторовны Гефт несколько необычная профессия. Она кукольница. Когда-то была актрисой, играла даже у Мейерхольда. Случайно повредила ногу — «проклятая биомеханика!» И научилась радовать людей иным: создает замечательные маски животных, птиц, рыб.
Да и лицо ее похоже на масочку старенькой, лукавой и все же доброй лисы. Недаром в младенческие годы Костя называл ее не Алиса, а просто Лиса. Прозвище закрепилось. Даже глаза у кукольницы словно вшитые, блестящие бусинки. Только они разные: один зеленоватый, лукавый, другой темный и грустный.
— Костя, дитя мое, прости мне это подлое приношение. Иного не было. Сварите компотик. Или предназначьте для гостей.
Зеленый глазок гостьи весело поблескивал.
Но тут Алиса умолкла.
— Что случилось? — спросила она просто.
Костя потупился.
— Собственно, ничего... — начала было его мать.
— «Мерзавец»? — зорко взглянула на нее Алиса. Так, в пародийно-трагическом тоне, она обычно называла очередного обидчика той или иной своей подруги.
И с какой же неутомимостью, с каким искусством улаживала с этими «мерзавцами» самые сложные, самые запутанные конфликты!
— А сейчас давай завяжем ребенку уши!
Алиса Викторовна схватила чайное полотенце.
— В нем дырочка! — смеясь, отбивался Костя. — Я услышу!
— В таком случае не можешь ли подсластить нам существование? Поезжай-ка в центр за тортом «Идеал». Знаешь, в Столешниковом? Или тебя больше устраивают конфеты?
Экстравагантный в желто-красную полоску свитер Алисы заметно пообтерся на худых ее локтях, не первый год таскала она и поношенное клетчатое пальто. Но всем ее друзьям была известна ее широкая, хотя и несколько бестолковая щедрость. Не удалось отвертеться и Косте.
— Не оскорбляй меня, дитя! Я кредитоспособна!
Но когда мальчик ушел, темный глаз ее серьезно и печально уставился на Елену.
— Уходит? — спросила она.
— Да, — кивнула Елена.
Губы Алисы покривились.
— Причина?
Стараясь собраться с мыслями, Елена молчала.
— Только попроще, без разницы в мировоззрении.
— Не знаю, с чего и начать. Уж очень мелко... Одно это с телевизором...
— С телевизором? — насторожилась Алиса.
— Да так... пустяки. Купил он на днях «Темп». Внесла и я свою долю. Прихожу, а он уже у себя поставил. Хотя смотреть там неудобно: комната-то меньше нашей.
— Зато, видно, взнос больше, — резонерски вставила Алиса.
— Не в этом дело. Ему даже в голову не пришло, что можно было поступить иначе. И так всегда, во всем! Когда я не удержалась, съязвила: «Нам по билетам входить?», — он даже не понял. Книжный шкаф у него всегда на запоре, стол тоже...
— Он, что же, любитель книг?
— Нет. Говорит, «надо быть в курсе». Покупает новинки. И хорошее и плохое... В театр, по-моему, иногда ходит, тоже чтобы «быть в курсе». Да что шкаф! Сам он словно на запоре. Вот вчера пришла я с работы. Устала, как черт. Докладывала на коллегии министерства о новых средствах химической защиты кабеля. Целый год над этим билась...
— Неужто провалили?
— Нет. В целом поддержали, но чтобы доработала. Плохо, что вылез этот Мохов, стал подкапываться. Боится, что его «липовые» достижения лопнут. А я привела цифры, факты. Посадила его в калошу...
— Ты не отвлекайся, — снова перебила Алиса.
— Ладно. Пришла домой, озноб меня бьет. Кости нет: школьный вечер. Легла к себе за шкаф, и так мне захотелось, чтобы он зашел, дал бы хоть чаю горячего. Знаю, что дома: под его дверью свет. Не мог он не слышать, что я вернулась. До того дошла, что вот этот стул как грохну об пол!.. Он является: «Не мешай мне работать». И все. Понимаешь, все! Не чувствует он чего-то самого главного. Даже удивляется: «Не пью, не курю, чего тебе еще надо?» На все мои доводы есть у него одна фразочка: «Ты меня не учи». Или еще: «Не дури...»
— Так он же не лингвист, а техник!
— Хотя бы сейчас без шуток!
— Нет, милая, сейчас мне совсем не до шуток. — Темный глаз Алисы смотрел мрачно. — Не скажу, чтобы нарисованный образ меня пленял. Но бывает кое-что похуже.
— Хуже?
— Да. Одиночество.
— Нет! Это не хуже. Я даже рада, что наконец освобожусь...
— Не лги, — спокойно произнесла Лиса. — Представь себе реально: к тебе заходит только молочница, от силы — электромонтер; получаешь ты лишь служебные извещения или серенькие жировки. Особенно плохо тебе по праздникам. Скажем, под Новый год ты даже организуешь елочку. И вот вы с Костей молча около нее сидите. Мило?
Помолчали, Алиса смотрела на подругу все так же безжалостно.
— В твоем возрасте не дают себя бросить, — медленно произнесла она.
— Не понимаю... Как это «не дают бросить»? — пожала Елена плечами. — Ты бы, например...
— Оставь мой «пример». Он нетипичен. Я одинокая старая женщина. И, как чеховский мещанин, даже «горжусь этим», — Алиса грустно усмехнулась. — А ты совсем другое: настоящий, положительный элемент. К тому же моложе меня. Хотя и у тебя вот этого с каждым годом будет все больше и больше. — Сухонькой, словно игрушечной, ручкой Алиса коснулась виска подруги там, где поблескивали белые нити.
Женщины снова помолчали.
— Скажи, он у тебя прописан?
— Нет. Особая история...
— Даже этого не могла провернуть! Закурю, чтобы не расстраиваться от подобного бреда... — Прямо из кармана Алиса вынула помятую сигарету, задымила.
— Тогда он потерял бы право на комнату Гостенко. А Клавдия Степановна с ними судилась...
— Какие Гостенко?
— Супружеская чета. В сорок первом эвакуировались из Винницы. Когда Виталий был на фронте, Клавдия Степановна не то сдала, не то продала им его комнату. Гостенко утверждают, что продала за сорок тысяч. Но пойди докажи! Нашлись, однако, и у них какие-то зацепки, вот Виталию и пришлось поселиться в одной комнате с мамашей.
— Тут он тебя и встретил? — Зеленый глаз Алисы сверкнул.
— Я понимаю, о чем ты... Нет! Нет! Не так все просто! — Елена почти умоляюще протянула к ней руки. — Ведь четыре года тому назад в комнате рядом жила моя мама. А когда мама умерла, он...
