Да разве Серёжка убежал на войну, чтобы прославиться и стать героем? Нафиг не нужна ему вся эта слава. Пусть кто хочет забирает, он отдаст всё до последней капли и жалеть не станет. Просто, выбора другого не было. Он должен был отомстить за гибель родителей, иначе какой же он сын. Он должен был защищать Анну-Селену, иначе какой же он друг. Он должен был выпустить дракона, иначе… иначе… А что, он долен был спокойно смотреть как его голодом морят, что ли?

Кто-то вошел в палатку и присел рядом с Серёжкой. Наверняка Балис Валдисович. Сейчас, наверное, будет утешать. Конечно, он-то понимает, что Серёжка всё это делал не чтобы героя из себя строить. И Мирон Павлинович понимает, и Наромарт. А для остальных он, конечно, смешная и забавная игрушка, вроде обезьянки.

— Серёга, кончай дурить, — неожиданно произнёс вошедший Сашкиным голосом. — Ты же не девка из-за всяких дураков слёзы лить.

— Отстань, — всхлипнул мальчишка. — Тебе-то что?

— А то. Я же понимаю, что ты сейчас чувствуешь.

В душе у Серёжки боролись благодарность и злость. Сашка был нормальным парнем, никогда не делал ничего плохого. До похищения Серёжка относился к нему очень дружелюбно. Но сейчас мальчик был разозлён на всех и вся. И в сочувствии от казачонка нуждался не больше, чем рыбка в зонтике. Понимает он…

— Понимаешь… А тебе пятки когда-нибудь огнём жгли?

— А тебе пальцы в тиках ломали?

Всхлипы Серёжкины как ножом отрезало. По инерции он ещё пробормотал:

— А тебе — ломали?

И услышал в ответ:

— Думаешь, я это придумал, чтобы тебе героем показаться?

Ничего такого мальчишка, конечно, не думал. Нормальный человек про себя такого выдумывать не станет. И хвастать этим тоже. Сам Серёжка точно знал, что хвастать тем, что случилось в подвале у инквизиторов никогда не станет. Да что там хвастать. Даже вспоминать лишний раз не будет.

И Сашка вовсе не хвастался. И вспомнил не лишний раз, а к месту. Потому что до этого Серёжка был готов обругать его самыми последними словами, даже теми, которые и на улице не всегда крикнешь. За то, что лезет в чужое дело. Его просили, что ли? Не просили, конечно, только вот и дело-то для казачонка было не чужим. Он не деланную доброту показывал, а действительно понимал, что творится сейчас в Серёжкиной душе.

Мальчишка виновато молчал, только негромко сопел. А Сашка продолжил:

— Знаешь, мы тут с Балисом Валдисовичем немного… поругались…

— Ты и с Балисом Валдисовичем? — почти забыв про всё, громко изумился Серёжка.

— Было дело, — самокритично признался Сашка. — Он меня вроде воспитывать начал, что для меня война как игра, а мне бы учится надо было. Ну я разошелся. Сказал ему, что игры эти мне во где сидят.

В темноте мальчишка ничего не разглядел, но был абсолютно уверен, что подросток чирканул себе рукой по шее.

— Что нас война бьёт так же по-настоящему, как и взрослых. А они думают, что отвезут нас туда, где не стреляют, и мы сразу счастливыми станем. Вот. А он мне и объяснил, что горем меряться не надо. Потому что у другого своё горе может быть и не меньше твоего. А если меньше — разве он этом виноват? И тебе легче будет, если и его в горе с башкой окунуть.

— Нет, конечно, — Серёжка даже вздрогнул от такого страшного предположения. Чтобы он кому-то пожелал пережить то, что с ним сегодня случилось. Да никогда. Даже последним гадам из ОПОНа он такой судьбы не желает.

— Вот видишь.

Повисла долгая пауза. А потом Серёжка неуверенно спросил:

— Саш, а у тебя тоже родителей убили в войну?

— Мамку в гражданскую. Как заложницу. Когда красные в станицу входили, я утёк, а она с сёстрами осталась. Никто ж не думал, что баб в заложники брать будут.

— Да я верю, — торопливо пробормотал Серёжка, словно опасаясь, что протянувшаяся, было, между ними ниточка оборвётся. И сразу спросил:

— А отец?

— С германской не вернулся. От него последнее письмо ещё летом семнадцатого пришло, а дальше — никаких вестей.

— А у меня отца в бою убили, а маму — осколком мины, случайно. Зато сестра жива.

— Я помню. Младшая, правильно?

— Правильно.

— Вредная небось?

— Ещё какая. А ты откуда знаешь?

— Дык, у меня же тоже младшие были. Девчонки — они все такие.

— Точно…

Оба несмело хмыкнули. Каждый чувствовал, что сказано что-то очень важное, и каждый понимал, что надо сказать ещё что-то, и тогда всё станет хорошо. Только вот что именно сказать, не знал ни один, ни второй. И оба очень боялись ошибиться.

Наконец, Сашка решился:

— Ладно, хорош тут прятаться. Пошли ужинать.

— Не хочу…

— Ой, не заливай. А то не видно, что ты голодный. И не думай, никто шутить над тобой не станет. И глупости болтать тоже. Подожди-ка.

— Чего ты там шаришь?

— Лови.

— Че…

Серёжка едва успел заслониться рукой от летящего в лицо сгустка тьмы. Предплечье охватило что-то большое и мягкое.

— Это что?

— Рубаха моя запасная. Сейчас. Здесь ещё штаны должны быть.

— Где — здесь? — совсем растерялся мальчишка.

— Где, где… В моём мешке. Тебе великовато немного, ничего, подвернёшь штанины и рукава.

— Подверну. А как ты в темноте видишь?

— Я и не вижу. Я помню, куда клал.

— А…

Мальчишки снова рассмеялись, но на этот раз куда свободнее. Напряжение уходило.

— Обувь только искать долго. Да и она тебе, наверное, не подойдёт: у меня нога-то больше.

— Да ладно, обойдусь. Лето же.

Да, это были они, преступившие закон Императора и волю богов. Он узнавал среди скачущих по дороге всадников эльфийку, полуогра, здорового наёмника-марина. А уж не признать ящера, арестованного в гладиаторской школе Ксантия вместе с маленьким мерзавцем, выпустившим дракона, было и вовсе невозможно: нечка замыкал отряд, на двух задних лапах двигаясь с той же скоростью, что и лошади на четырёх ногах.

Но кроме них в отряде оказалось много совсем незнакомых людей. Воины, пожилая женщина, ящерица-вейта и целый выводок детей. Мальчишки, девчонки. Среди этой мелкоты как-то затерялся дикарёныш. И с такой обузой идти на преступление, зная, что потом придётся спасаться от погони. Конечно, если дойдёт до реальной опасности, то малышей оставят на верную гибель ради спасения ценных взрослых жизней, но всё-таки слишком уж цинично и излишне жестоко.

Главное было понять, где же всё-таки беглецы находятся. Наступало утро. Всадники и ящер двигались навстречу поднимавшемуся Ралиосу. Значит, они едут на восток к Угольному лесу. Это разумно, где же им ещё прятаться. Не среди дюн же и островов Тампэ и не в непроходимых северных болотах.

Словно услыхав его мысли, видение вдруг подобно вихрю понеслось вдоль дороги. Всадники остались позади, а впереди замаячила деревня. Обычная толийская деревня, каких в округе дюжины и дюжины. Тройка ветряных мельниц чуть в стороне на холме. Зеленеющие всходами ржи поля. Ближе к домам — огороды за невысокими заборчиками. Тополя по берегам реки или широкого канала. Аккуратные каменные домики с высокими двухскатными крышами, крытыми большими кусками красной черепицы. Высокий тёмно-красный шпиль храма Ирла.

"Опповен. Владения барона вье Хаге", — пронеслось в голове у отца Сучапарека, и видение тотчас исчезло в затянувшей взор кроваво-красной пелене.

Словно кто-то очень сильный откинул могучей рукой тёмной занавес. Сознание к Верховному Инквизитору Толы вернулось стремительно и неожиданно. Миг назад отец Сучапарек был словно растворён во тьме и пустоте, а сейчас понимал и чувствовал всё. А главное — всё помнил. И то, что происходило в молельне замка Керни, и последовавшее вслед за этим видение.