Ладно, не больно-то и нужно Женьке её внимание. Пигалица-малолетка. Ей ещё в куклы играть. А Женька уже большой, у него переходный возраст. Пора заводить себе серьёзную подругу, как это сейчас модно называть гёрл-френд. И, уж конечно, постарше Анны-Селены, и поумнее. И по красивее… Только вот, всё равно обидно. Ой!

Нельзя уноситься в мечты, когда идёшь среди кустарника. Какая-то ветка сильно хлестанула мальчишку по лицу. Женька машинально утёрся рукавом спортивной куртки, порадовался, что нет крови, а потом остановился как вкопанный. Откуда куртка? Киевская одежда осталась где-то в Торопии, в парк он вошел в жакете и средневековых штанах. А сейчас на нём снова был синий тренировочный костюм и кроссовки. Женка нагнулся, глянул на правую коленку. Даже выцветшее пятно от краски на своём месте. В гараже у Прокопчука, когда с мопедом возились он себе на колено краской ляпнул. Сколько потом растворителем не тёр — слабый след всё равно остался. Хорошо хоть, если особо не приглядываться — то незаметно. Тётя не приглядывалась, а дяде Тарасу — и вовсе всё одно.

Значит — он всё-таки вернулся? Мальчишка бросил взгляд по сторонам. В просвет между кустами виднелся Зелёный театр…

Когда-то безлюдная аллея казалась Анне-Селене настолько опасным местом, что она ни за что бы по ней не пошла. Сейчас над такими страхами можно было только улыбаться. Это, конечно, не значит, что если она вернётся домой, то обязательно облазает все пустые аллеи городского парка, а так же все развалины, трущобы и прочие места, куда приличные девочки не ходят. Но и прежней робкой и послушной малышкой ей тоже уже не стать.

Вот только сначала надо вернуться.

Порыв ветра принёс к ногам Анны-Селены небольшой листок бумаги. Недобрым словом помянув бескультурных варваров, что разбрасывают мусор в городском парке, девочка нагнулась и подняла бумажку, чтобы выкинуть в ближайшую урну. Но что-то показалось ей подозрительным, она развернула мятую страничку и прочла:

Анна-Селена недовольно фыркнула. Написанная крупным и чётким детским почерком записка выглядела откровенно глупой шуткой. А потом девочка поняла: знакомые буквы, родной язык. Она всё-таки вернулась в свой мир. Не маленькой вампирочкой, зато маленькой безиндой. Эх, если бы шутка незнакомых ребят могла обернуться правдой. А вдруг? Ведь и Олаф и боги в один голос утверждали, что в этом мире очень мало что на самом деле невозможно…

Та часть города, в которой располагался вокзал оказалась более людной. Наверное потому, что над жилыми домами здесь преобладали разного рода общественные заведения: лавчонки и магазины, пивнушки и таверны, гостиницы и постоялые дворы. Поражало разнообразие фасонов одежды — от античного до прямо-таки футуристического, причём всеми это воспринималось как должное. Хотя со стороны было трудно удержаться от улыбки, наблюдая оживлённую беседу кудрявой длинноволосой девушки в белом пеплосе и сандалиях с бритым наголо юношей в бермудах и майке-сетке. А уж если добавить, что череп юноши был обильно татуирован, то для того, чтобы воздержаться от смеха требовались воистину героические усилия.

У молодого поколения как Серёжкиного, так и Сашкиного возраста большим почётом пользовались тельняшки. Похоже, матросская одежда оказалась воистину интернациональной, хотя, с другой стороны, на Вейтаре моряки в полосатом им как-то не встречались.

Серёжка, проводив завистливым взглядом очередную стайку своих легко одетых сверстников, решительно скинул куртку и пояснил:

— Зажарюсь.

— Смотри, продует и схватишь ангину посреди лета, — скорее для проформы, чем всерьёз пригрозил Мирон.

— На такой скорости? Издеваетесь? — усмехнулся мальчишка, но тут же стал серьёзным. — Ой, Анька и Женька свои вещи оставили.

— И правда, — с досадой согласился Нижниченко, глядя на стоявшие на полу заплечные мешки. — Вот незадача. Гиви, вернуться надо.

— Зачем вернуться, дорогой? Они, наверное, дома уже, их теперь не найдёшь.

— Дома им это не нужно, — поддержал Сашка.

— А нам что с этим грузом делать? — поинтересовался Мирон.

— Продать, конечно, — объяснил чёрный эльф. — В каждом городе торговля вещами из разных миров — одно из самых доходных занятий. Верно, Саша?

Подросток пожал плечами.

— Наверное. Я просто в городах мало был. Я ж прямо на Дороге живу. Но торгуют, конечно. Михаил-Махмуд рассказывал, и вообще…

— Понятно, — резюмировал Нижниченко. — Гиви, а ты что скажешь?

— Дорогой, всё покупается, всё продаётся. Кроме совести, конечно.

— Кое-кто и совесть продаёт, — хмуро дополнил Гаяускас.

— Э, дорогой, если кто совесть продаёт, у него ничего покупать нельзя. А купишь — в убытке останешься. Верно говорю, врать не стану.

— Верим, Гиви, верим, — торопливо вмешался Мирон, не желавший, чтобы с обсуждения конкретной проблем разговор свернул в сферы высокой морали. Во-первых, по Сашке было видно, что от общения с богами подросток ещё не отошел, а, во-вторых, вопрос с забытыми вещами требовал именно практического решения. — Но, раз ты в городе живёшь, так посоветуй нам честного торговца.

— У нас в Эннинге, дорогой, нечестные торговцы не приживаются. А продать вещи лучше всего Мартику, у него магазин как раз напротив гостиницы Трелина. Сейчас Мирона на поезд посадим — и в гостинцу отвезу.

— Погоди, Гиви, почему меня на поезд, а остальных — в гостиницу?

— Аой, дорогой, сам подумай, откуда мне знать? Я между мирами ходить не умею, что говорят, то и делаю. Смотри, вот вокзал, вот Кайра стоит, у неё твой билет. Хочешь — её спрашивай.

— Её? — изумился Нижниченко.

Сашка и Серёжка дружно зажали рты обеими руками, заменив таким образом обидный смех утробным хрюканьем. И только Гаяускас остался невозмутим. Каждый по-своему с ума сходит. Водитель предпочёл хоть и оригинальный, но довольно безобидный способ: отозвался как о женщине про невысокого крепыша с пышными и густыми чёрными бакенбардами. Серёжке вспомнился надсмотрщик из того города, где они познакомились с Шипучкой, но грустные воспоминания мальчишка сразу прогнал подальше. Тем более, что Гиви, вполне серьёзно обиделся:

— Аой, дорогой, зачем так сказал? Думаешь, если Кайра женщина, так ей ничего доверить нельзя, да? Зря так думаешь. Не знаю, как в других мирах, а наши гномьи женщины не только красивы, но и умны!

— У каждого народа своё понятие о женской красоте, — дипломатично заметил Наромарт.

Серёжка в изнеможении сполз на пол пассажирского салона. Сашка старался сдержаться — всё-таки считал себя взрослым, но получалось это у него из рук вон плохо. Мирон смеялся профессионально — без малейшего звука, но неудержимо. И только Гаяускас хранил непроницаемую серьезность. Впрочем, на то, чтобы что-то сказать не хватало и его. Выручил Наромарт:

— Что ж, Мирон, счастливо добраться. Рад был знакомству, очень надеюсь, что ещё увидимся.

— Я тоже надеюсь, — кивнул Нижниченко. — А уж если не увидимся, то, поверь, никогда тебя не забуду.

Человек протянул чёрному эльфу руку. Тот мгновение удивлённо смотрел, потом изувеченное лицо осветила улыбка.

— Совсем забыл. Это человеческий обычай.

Мирон мысленно выругался. Лучше бы целитель не понял жеста. Правая рука Наромарта по-прежнему была безжизненной, какое уж тут рукопожатие.

Но эльф без заминки вышел из положение, пожав левой рукой запястье правой руки Мирона. Нижниченко повернулся к Серёжке.

— До свидания, дружище. И смотри, Сашу слушайся. А то узнаю, что безобразничаешь, найду и… накажу.

Серёжка улыбнулся и протянул свою маленькую ладошку.