Мейседон поверил старому бизнесмену. Он понял, что его служба в Пентагоне носит вспомогательный, а может быть, и временный характер. И сделал самое умное из того, что мог сделать, — удвоил служебное рвение и осторожность. Однако он достиг уже такого уровня мастерства в своей осведомительной деятельности, что поставляемый им поток информации почти не сократился.

Был ли счастливым брак Мейседона с Сильвией? И да и нет. Мейседону, выходцу из семьи скромного банковского служащего, попавшему в Вест-Пойнт лишь благодаря протекции какого-то очень влиятельного родственника, пришлось ко многому привыкнуть и со многим смириться. Ему пришлось смириться, например, с тем, что Сильвия, сохранив в соответствии с брачным контрактом финансовую независимость, сохранила и большую свободу, планируя времяпрепровождение по собственному усмотрению. Тем более что Мейседон, отдавая много времени службе и бизнесу, далеко не всегда мог сопровождать Сильвию в её разъездах и развлечениях. У Сильвии была своя жизнь, у него своя, но когда они проводили время вместе, им было хорошо, и ссорились они, особенно в первые годы брака, очень редко. Вообще-то говоря, их любовь и привязанность достигли своего пика где-то на первом году супружества, а потом началось медленное взаимное охлаждение. Но Мейседон считал этот процесс естественным, неизбежным и не придавал ему особого значения. Вечно любить невозможно! Это и прямо, а главным образом косвенно начали вдалбливать в голову Генри ещё со школьной скамьи. Об этом на разные лады твердили нескончаемый поток фильмов, книги и вся окружающая жизнь. Чего же удивительного, что Мейседон признал это правило и принял его к руководству? Честно говоря, после того как с помощью старика Милтона он по-настоящему приобщился к бизнесу, Мейседон как бы снял с повестки дня вопрос о личном счастье, предоставив семейной жизни и сопутствующим ей событиям развиваться самим собой.

Была ли Сильвия верна Мейседону? Вряд ли. И к тому, что на этот вопрос не только нельзя было ответить, но и неуместно было его ставить, Мейседону тоже надо было привыкнуть и смириться с этим. Было бы неверно думать, что в среде, к которой принадлежала семья Милтонов, супружеская верность считалась смешной, старомодной и открыто осуждалась, как это имеет место в богеме и кругах хиппианского толка. О супружеской верности попросту не говорили и не спорили, как не говорят и не спорят, скажем, об отправлении естественных надобностей; этого понятия как бы не существовало. Открытый флирт с чужой женой на глазах у её супруга с поцелуями в шейку, двусмысленными шуточками и изысканными непристойностями был явлением самым заурядным. Одному Богу или дьяволу было известно, чем оборачивались эти так называемые дружеские отношения, когда участники этих щекочущих нервы игр оставались наедине. Случайные, мимолётные и, может быть, длительные, но лёгкие связи представляли собой нечто вроде ряби на жизни этого общества, они не затрагивали глубинных слоёв и почти не отражались ни на семейных, ни на дружеских взаимоотношениях. Измены и связи обнажались и становились предметом обсуждения и осуждения лишь в том случае, когда они не укладывались в привычные рамки, когда они приобретали экстраординарный характер. Причём в разряд экстраординарностей включались и самая грубая, вульгарная открытая страсть, и истинная любовь, которая всегда бывает открытой. Иногда и такая любовь, вопреки всем условностям и разрушая их, все-таки вспыхивала в этой приглаженной, но богатой подводными течениями среде. Светская молва не доносила до ушей Мейседона ничего предосудительного о поведении Сильвии, поэтому он считал себя в этом отношении если не счастливым, то вполне благополучным супругом. Эпизодические связи с другими женщинами, которые приходились главным образом на «холостяцкие» периоды в жизни Мейседона, связанные с собственными командировками или разъездами жены, лишь усиливали впечатление этого благополучия. И вдруг все это показное благополучие полетело к чертям собачьим!

Собственно, это «вдруг» было кажущимся, кризис назревал постепенно, просто Мейседон не замечал, а точнее, подсознательно не желал замечать перемен. Он начал прозревать, причём весьма быстрыми темпами, когда старик Милтон ни с того ни с сего заговорил с ним об эмансипации. Это произошло во время прощальной беседы: Милтон уезжал, точнее, улетал в Европу, чтобы разведать обстановку, подписать ряд контрактов и подготовить почву для последующих деловых операций. Старик намекнул Мейседону, что его вояж связан не только с делами собственно «Радио корпорейшн», а и с решением ряда куда более общих не только экономических, но отчасти и политических проблем. Политика и большой бизнес неразделимы, сказал старик и вскользь добавил, что без крупных взяток ему вряд ли обойтись. Милтон был намерен пробыть в Европе не менее трех недель, а поэтому счёл необходимым дать своему зятю целый ряд долгосрочных инструкций.

В этот вечер старик был не похож на самого себя. Какой-то не такой! Сначала Мейседон не понимал, в чем тут дело, но потом догадался, что Милтона что-то беспокоит тревожит. Судя по всему, он говорил иногда об одном, а думал о другом. Милтон вдруг умолкал, точно теряя нить рассуждений, поправлял дрова в камине и после порядочной паузы не без некоторого затруднения возвращался к начатой мысли. В одну из таких затянувшихся пауз старик досадливо тряхнул головой, точно прогоняя надоедливую муху, и без всякой связи с предыдущей мыслью вдруг спросил:

— Послушайте, Генри, ответьте мне откровенно. Как вы, собственно, относитесь к эмансипации?

Ошарашенный этим неожиданным вопросом, Мейседон ответил не сразу и довольно уклончиво:

— Я полагаю, что женщины имеют право на известную самостоятельность и равноправие.

Старик сердито взглянул на него.

— Это ваше убеждение? Или вы это брякнули просто так, чтобы отделаться от меня?

Мейседон снова задумался, мысленно пожалев о том, что не курит: когда человек берет сигарету и щёлкает зажигалкой, пауза не кажется столь длинной и неловкой. Но Милтон ждал, не выказывая ни малейшего признака нетерпения, к полковник приободрился:

— Честно говоря, — медленно проговорил он, — я никогда не размышлял серьёзно об этой проблеме. Но, как мне представляется, эмансипация — влияние времени. Всеобщая грамотность, атомная энергия, повсеместное внедрение компьютеров, эмансипация — все это разные стороны одного и того же процесса.

— Добавьте сюда разврат, алкоголизм, наркоманию, гомосексуализм — и картина будет полной, — саркастически заметил старик.

— Все это уже было, — миролюбиво заметил Мейседон. — Было и в Ватикане, и при французском королевском дворе, и в русской императорской столице. Только то, что раньше было доступно лишь избранным, теперь доступно почти всем, во всяком случае, в нашей стране. Разве удивительно, что люди немного ошалели?

— Вот именно, ошалели, — мрачно подтвердил Милтон. — Особенно эти самые эмансипированные дамы.

Он хлебнул глоток, поморщился и спросил:

— Вам не кажется, что это пойло сегодня слишком горчит?

Мейседон отпил из своего бокала.

— По-моему, вкус обычный.

— А мне чудится горечь. — Старик сделал ещё глоток, поморщился, отставил бокал в сторону и вдруг спросил: — Послушайте, Генри, а почему, собственно, у вас с Сильвией нет детей?

По лицу Мейседона бизнесмен понял, что этот вопрос ему неприятен, а поэтому поспешил добавить:

— Я спрашиваю об этом как отец. Не сердитесь, Генри.

Мейседон ответил не сразу и без всякой охоты:

— Во всяком случае, дело не во мне.

— Я так и думал. Почему бы вам не поговорить с Сильвией серьёзно?

— Я пробовал. Она уходит от этого разговора.

Старик в знак понимания покивал головой, подумал и с какой-то странной ноткой в голосе посоветовал:

— И все-таки стоит поговорить с ней ещё раз. Стоит, Генри.

Этот разговор оставил у Мейседона странное и отчасти тягостное впечатление недоговорённости. Ему казалось, что старик сказал ему далеко не все, что хотел сказать.