Несколько человек отвечают сразу же:

— Это всегда была правая сторона! Правый глаз, правая рука, правая нога…

— Верно. — Я обращаюсь к маленькому смуглому мальчику по имени Блосс: — Почему так? Думаешь, это случайное совпадение?

— Ну, все здесь праворукие, — отвечает он, — потому что леворукие не могут стать оракулами. Поэтому, наверно, все склонны использовать правую сторону…

Блосс смолкает, заметив, что все вокруг отрицательно качают головами.

В разговор вмешивается Галайн, девочка с уже начавшей развиваться грудью.

— Все дело в операции! Правая половина мозга не очень хорошо понимает слова, а именно она управляет левой стороной тела. Поэтому, когда вы пользуетесь словами, чтобы велеть нам сделать что-то, вас понимает только Левая половина и отдает приказ мышцам правой стороны тела. Правая половина не может ни говорить, ни понимать слова.

— Очень хорошо, Галайн. Все правильно.

Я даю им возможность как следует осознать услышанное. Теперь, когда связи между половинами их мозга разрушены, Правая оказалась в изоляции и не может воспользоваться языковыми навыками соответствующего центра в Левой. Дети только сейчас осознают, что это означает — когда одна половина мозга оказывается, грубо говоря, невежественной и немой, а другая половина, Левая, ведет себя так, будто она и есть весь мозг, напрямую направляя приказы мышцам.

— Означает ли это, что мы никогда больше не сможет использовать левую сторону тела? — спрашивает Фьюм.

— Вовсе нет. Правая половина не парализована и не беспомощна. Она просто не слишком преуспела в использовании слов. Поэтому, когда дается словесная инструкция, Левая pearирует быстрее. Однако, если указание выражено не словами, Правая в состоянии среагировать и отдать приказ.

— Как это — указание выражено не словами? — спрашивает Миллиам.

— Есть самые разные способы. Можно нарисовать картинку, или сделать жест, или использовать какой-то символ. Я снова объясню вам на опыте. Иногда я буду давать инструкцию словесно, а иногда показывая, что нужно сделать. Повторяйте то, что увидите. Понятно?

Некоторое время я выжидаю, давая Правой половине, замедленно усваивающей словесную информацию, проникнуть в суть сказанного.

Потом говорю:

— Поднимите руку.

Они поднимают правую руку. Я велю согнуть колено, и они сгибают правое колено. Но когда я, не говоря ни слова, закрываю левый глаз, все в точности подражают мне и тоже закрывают левый. Если инструкция дается не в словах, Правая половина в состоянии управлять мышцами не хуже, чем прежде, до операции.

Я проверяю способность Левой половины взять верх над нормальными двигательными функциями Правой, веля — словесно — приподнять левое плечо. Правая половина, сбитая с толку моими словами, ничего не предпринимает и тем самым заставляет Левую выйти за пределы обычной для нее сферы влияния. Медленно, с огромным трудом некоторым детям удается приподнять левое плечо. Другие способны лишь на судорожный рывок. Фьюм, Блосс и Миллиам, чьи лица отражают мучительные усилия, не могут даже пошевелить левым плечом.

Я говорю, что можно расслабиться. Дети расходятся и с облегчением вытягиваются на своих койках.

Беспокоиться не о чем, объясняю я. Со временем двигательные функции обеих половин тела полностью восстановятся. Если детей не сведет с ума феномен разрезанного пополам мозга, добавляю я мысленно, но, конечно, вслух этого не произношу.

— Еще одна демонстрация на сегодня, — продолжаю я.

Это должно иным способом показать им, насколько сильно разделение полусфер воздействует на умственные процессы. Я прошу Гиболда, самого маленького из мальчиков, занять место за испытательным столом в дальнем конце комнаты. На этом столе установлен экран, и я всего на долю секунды вызываю в левую часть экрана изображение банана.

— Что ты видишь, Гиболд?

— Ничего, сестра Мимайз, — отвечает он.

Остальные дети изумленно открывают рты. Однако «я», которое говорит, всего лишь Левая половина мозга Гиболда, получающая визуальную информацию через правый глаз; этот глаз действительно не видит ничего. Тем временем Правая половина мозга Гиболда отвечает на мой вопрос единственным доступным ей способом: левая рука мальчика шарит среди нескольких лежащих на столе, скрытых за экраном предметов, находит банан и с триумфом поднимает его. Таким образом, с помощью зрения и движений Правая половина мозга Гиболда преодолевает свою бессловесность.

— Замечательно.

Я забираю у него банан, завожу его левую ладонь за экран, так что он не может видеть ее, вставляю в нее стакан, сжимаю пальцы и прошу Гиболда назвать объект в его руке.

— Яблоко? — неуверенно говорит он, но, заметив мои нахмуренные брови, быстро предпринимает новую попытку. — Яйцо? Карандаш?

Дети смеются.

— Он просто пытается угадать! — говорит Миллиам.

— Верно. Но какая часть мозга Гиболда пытается угадать?

— Левая! — восклицает Галайн. — Однако только Правая знает, что в руке у него стакан.

Все возмущаются тем, что она выдала секрет. Гиболд вытягивает руку из-за экрана и удивленно таращится на стакан, безмолвно артикулируя губами название.

Я провожу через аналогичные эксперименты Херика, Чиэ, Сими и Клейна. Результаты всегда одни и те же. Если карточка появляется перед правым глазом или предмет помещается в правую руку, дети называют их правильно. Однако, если информация доступна лишь левому глазу и левой руке, дети не могут с помощью слов обозначить предмет, который видит или ощущает Правая половина мозга.

На данный момент достаточно. Теперь детям нужны тишина и возможность остаться наедине с собой. Я знаю, они обдумывают все, что видели и слышали, проводят небольшие собственные эксперименты, проверяют себя, пытаются осознать диапазон и глубину порожденных операцией изменений. Переводят взгляд с руки на руку, сгибают пальцы, что-то шепотом высчитывают.

Поначалу не стоит позволять им надолго углубляться в подобного рода исследования. Я отвожу их в кладовую, где они получают новую одежду — простые серые монашеские одеяния, которые мы носим, чтобы отличаться от обычных людей в городе. И потом они свободны, могут бродить на просторных, заросших мягкой травой полях позади жилого дома, расслабляться и играть. Может, из них уже и начали лепить оракулов, но они, в конце концов, просто десятилетние дети.

Для меня наступает время дневного отдыха. Когда по темным прохладным коридорам я иду в свою комнату, меня останавливает брат Стил, один из старших оракулов, высокий седоволосый мужчина мощного телосложения. Его голубые глаза функционируют почти независимо друг от друга, постоянно, но по отдельности сканируя окружение. Стил неизменно относился ко мне исключительно тепло и по-доброму, и все же я всегда боялась его, полагаю, скорее от благоговения перед его должностью, чем из страха перед ним самим. Вообще-то я испытываю робость перед всеми оракулами, поскольку знаю, что их разум действует иначе, чем мой, и что они видят во мне то, чего я сама не вижу.

— Я заметил, что сегодня утром в коридоре у тебя возникли сложности с Рунильдом, — говорит Стал. — Что произошло?

— Я проводила установочное занятие, и он забрел туда. Я попросила его выйти.

— Что он сделал?

— Сказал, что хочет посмотреть на новых детей. Но, конечно, я не могла позволить ему беспокоить их.

— И он начал драться с тобой?

— Никакого особого беспокойства он не причинил.

— Он дрался с тобой, Мимайз.

— Скорее, вел себя непослушно.

Левый глаз Стила впивается в мой. Меня пробирает озноб. Это взгляд оракула, всевидящий взгляд.

— Я видел, как ты боролась с ним, — говорит Стил.

— Он не хотел уходить, — Я отвожу взгляд, разглядывая свои голые ноги. — Путал новичков. Да, когда я попыталась вывести его из комнаты, он прыгнул на меня. Но он не причинил никакого реального вреда, и все тут же закончилось. Рунильд горячий мальчик, брат.

— Рунильд беспокойный ребенок, — веско говорит Стал. — Он вызывает тревогу. Становится диким, словно зверь.