– Добро пожаловать в.нашу общину, Уолт.

– Можно теперь называть тебя сестрой?

– Лучше кузиной. Это расширяет возможности.

– Кэти! – прикрикнул Ларри.

Она рассмеялась. Смех засверкал, как спинка форели, заплескался весенним ручьем. Да какая мне разница, что с ней происходит в дожди? Никто не виноват, что так получилось.

Кэтлин подмигнула мне, показала язык мужу и объявила, что ей пора готовить обед. Айрис пошла следом за матерью (попка потрясающе колыхалась под платьем, полная естественность движений подчеркивала грацию, которой добиваются уроками только самые удачливые из топ-моделей). Я любовался ими, отталкивая в глубину сознания мысль о том, что вижу мутантов. Нет уж, больше не раскисну. Пока буду видеть их в человеческом облике, буду восхищаться. И все.

– Приходи на танцы! – крикнула миссис О'Доннел, уже исчезнув из виду, а ее муж поинтересовался:

– Ты действительно больше не боишься их, Уолт?

– Похож на перепуганного?

Вообще-то я должен был походить на того самого типа, выжившего в кораблекрушении – только попавшего не к дикарям, а на необитаемый остров. И забравшегося так далеко от океана, что смыть с себя грязь ему просто негде. Шестой день без ванны и расчески, о господи! Как я до сих пор об этом не задумывался?

– Ты похож на человека, принявшего решение, – улыбнулся О'Доннел. – Итак?

– Я буду играть на вашей стороне.

– Через силу?

Я видел понимание в его глазах, и меня тошнило от него и от присоседившегося к нему дружеского сочувствия. Но дорога осталась только одна.

– Все будет в порядке, Уолт, – мягко сказал Ларри. – Ты поймешь, что поступил правильно. Спас себя и лучшего друга и, может быть… нашел любовь?

– Любовь?

Слово, которое будило мое воображение в средней школе, определяло всю жизнь десять лет назад – и которое Ларри О'Доннел сделал своим щитом и мечом, снеся голову совести.

– Конечно, – ответил он. – Ты ведь не намерен Жить монахом? Я буду рад, если ты полюбишь одну из Моих дочерей. Похоже, надеяться стоит на Айрис?

– Если я в них не запутаюсь.

Смеяться было несравнимо приятнее, чем колотиться от страха. А увидеть солнце будет совсем хорошо.

– Мне надо принять душ, – сказал я.

– Хорошая мысль. Здесь или поедешь к Риденсу?

– К себе, – поправил я.

Тот день оказался ветреным. Солнечный свет резал отвыкшие глаза, а ветер, сильный и горячий, пел гимн жизни. В его порывах было все: голод, требующий утоления любой ценой, любовь, способная простить чудовищные изменения, и торжество простого существования, которое знать не хочет ни о христианских заповедях, ни о созданной обществом морали. Все… Кроме противостояния одиночки могучей силе. Противостояния, обреченного на поражение, – и никто не пообещает, что из-за поражения через три дня пробьется Горний свет. Этой высокой силы, полной самоотречения, не было в бесконечном полете ветра, в солнечном тепле и во мне самом.

Зато она была в перекошенном лице мальчишки, которому сломали руку за попытку пойти наперекор монстрам.

Я тряхнул головой и провел ладонью по лицу, будто надеялся затереть неожиданную мысль. Глупо: Ларри не ясновидящий и мысли читать не умеет. А больше никого не видно. Милые, доброжелательные семьи ужинают или собираются на традиционную вечеринку. И мы с Джейком будем там, не беспокойтесь! Забудьте о моих затянувшихся раздумьях – и я ни словом не напомню о вашем виде во время дождя. Научимся жить рядом. И жизнь станет радостной, как горячий вечерний ветер, сухой и полный едкой пыли.

Ларри подвез меня к самому порогу дома Гарделлов и напомнил, что танцы начнутся через час. «Блейзер» Джейка стоял во дворе, а вот мой «Корветт»… Где его найдут? На границе с Северной Дакотой? В овраге под Биллингсом? Какого черта машину угнали, если речь шла о том, что я не буду прятаться от мира? Стану рукописи высылать своему агенту, к родным ездить… Каким же придурком надо быть, чтобы поверить в такую сказочку! Может, О'Доннел и рассчитывал, что я стану его напарником, но вряд ли мне сразу предоставят полную свободу. Не такие они дураки.

Я оглянулся: показалось, на поле, снова равномерно заваленном камнями, метнулась человеческая фигура. И что, этот тип рассчитывает меня догнать, если прямо сейчас кинусь наутек? Или побежит моторизованную погоню организовывать? Второй вариант умнее. А в ванную тоже будут подглядывать?

И вдруг я понял, что будут. Подглядывать, шпионить, не выпускать из виду. Следить за каждым словом и жестом. Потребуется не один год, чтобы моухейцы начали мне доверять, а до того все мои поступки община станет рассматривать в микроскоп, отыскивая вирус предательства. И если обнаружит его – или покажется, что обнаружит, – лечение будет радикальным и очень быстрым.

У меня в романах никогда не было подобной ситуации. И у Джейка, насколько я знаю, тоже. В романах ведь обязательно должна найтись тропинка к хеппи-энду. А здесь ее нет.

В коридоре я на минуту задержался перед зеркалом. Разбитое стекло в окне Ларри давно заменил, а где бы Мне купить новое лицо? С тем, что есть, лучше на люди не показываться. Кожа выглядела посеревшей, под главами легли круги. И обреченность в глазах вряд ли можно было принять за проявление силы воли. Ладно, не все сразу. Скоро отъемся и успокоюсь.

Подмигнув отражению (не буду уточнять, до чего жалкой вышла эта попытка взбодриться), я пошел искать Джейка. Он не выскочил на стук входной двери, не окликнул, услышав шаги в доме… Ага, снова пишет за кухонным столом. Не заметил моего недельного отсутствия? Спасибо, друг, ради тебя, конечно, стоит идти на любые жертвы!

– Вернись на Землю, чудовище, – сказал я.

– Уолт! – он вскинул голову и вскочил, сверкая улыбкой. – Чтоб это было последний раз, понял?

– Что именно?

Твое преображение, приятель? Хорошо бы последний… Если это не значит, что в следующий дождь тебя съедят до того, как успеешь перекинуться.

— Твое исчезновение! – Джейк жестом фокусника развел руки с растопыренными ладонями. – Когда это ты нуждался в тишине, Уолт? Раньше писал при включенном магнитофоне, а теперь вакуум подайте? Ладно, буду молчать сутками, только скажи. Но сиди дома, ясно?

– А где, по-твоему, я был? Джейк усмехнулся.

– Я знаю, можешь ничего не выдумывать. Ты решил заняться своей книгой и на недельку перебрался к О'Доннелам, чтобы я тебе не мешал.

Ловко! Ларри придумал? А зачем? Какой смысл Джейку могзи пудрить, он же теперь один из моухейцев! Стопроцентно их человек.

Я растерялся, а «их человек» подмигнул мне:

– Я на танцах всем говорил, что ты не брезгуешь их обществом, просто надо понять ситуацию. Писателю, мол, необходимо побыть в одиночестве на определенной стадии творческого процесса. А теперь признавайся, зачем на самом деле к О'Доннелам втерся. Кого-то из девчонок уболтал незаметно прибегать в твою спальню?

Мне не нравился его взгляд: совершенно очумелый. Губы улыбались, а взгляд был отсутствующим. И хотя сначала возмутился Джейк искренне, шутка прозвучала фальшиво. Я интуитивно почувствовал, что передо мной стоит человек,

моухеец!

которого надо опасаться. Поэтому принудил себя улыбнуться:

– Ни хрена не вышло, Джейк. Зря надеялся. В викторианскую эпоху девчонки не так брыкались.

– Не расстраивайся, – рассмеялся он. – Дай время, пусть малышки к тебе привыкнут. Но в дом к ним больше не набивайся. Ларри – мужик крутой, застукает тебя со своей дочуркой, придется мерку для гроба снимать.

– Учту. Лихорадка тебя больше не трепала?

– Только если считать лихорадкой миссис Гарделл с ее материнской заботой. Зато книгу я закончил. Хочешь посмотреть?

– А это что? – кивнул я на разложенные по столу листы.

– Продолжение. Как Джон Рассел отправился с Сермахлона на его спутник, покрытый вечными льдами, а там…

Его понесло по старой дорожке, бесконечной, только дайте волю, но я перебил вдохновенные излияния: