© Лызлов А. В., вступительная статья, 2018

© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2018

Уильям Джеймс – имя, которое кажется не нуждающимся в представлении. Для современного читателя-психолога Джеймс – это лицо американской психологии до появления бихевиоризма; для философа – одна из ключевых фигур в философии прагматизма. Ясность раскрытия своих мыслей и неподражаемая личностная интонация, звучащая в его работах, навсегда остаются в памяти всякого, кто хоть раз открывал его труды. Чтение Джеймса невозможно превратить в безличное усвоение результатов исследований и мыслей; для читателя оно неизбежно становится живым разговором с автором, чей голос звучит так непосредственно и неотчуждённо, как это редко бывает в научных исследованиях, что ничуть не мешает Джеймсу сохранять научную строгость и точность.

Размышляя о личностном характере человеческой мысли, У. Джеймс говорил об «аромате индивидуальности», который мы чувствуем, знакомясь с произведениями различных авторов. «Книги всех великих философов, пишет Джеймс, – подобны многим живым людям. Мы чувствуем в каждом из таких произведений какой-то личный, характерный, но неописуемый аромат, и это чувство есть лучший плод нашего собственного законченного философского образования. Всякая философская система желает быть изображением этого великого Божьего мира; в действительности же она – нагляднейшее проявление того, как необычно своеобразен аромат индивидуальности одного из наших ближних»[1].

Эти слова бесспорно применимы и к трудам самого Джеймса. Более того, его работы несут на себе печать личного выбора, благодаря которому Джеймс сумел преодолеть в молодости тяжелейшее депрессивное состояние, и который несомненно имел принципиальное значение для формирования как философских взглядов Джеймса, так и его интереса к психологии. Поэтому имеет смысл подробнее рассказать здесь об этой важной странице жизни рассматриваемого нами автора, и о предшествующих годах его жизни, начиная с рождения.

У. Джеймс родился 11 января 1842 г. в г. Нью-Йорке. Отец его, Генри Джеймс, был ярко одарённым религиозным человеком, теологом, автором ряда книг, посвящённых вопросам религии, этики и общественного блага. Своим детям Генри Джеймс стремился дать разностороннее образование, способствуя формированию у них широкого круга интересов. Семья много путешествовала; ребёнком У. Джеймс имел возможность не только поездить по Америке, но также побывать в Европе и в Африке. При этом широкое знакомство с миром и с человеческой культурой в детские годы не привела ни Уильяма Джеймса, ни его брата Генри Джеймса, ставшего известным писателем, к разбросанности и потере себя в этом многообразии. Во взрослую жизнь братья Джеймсы входят с твёрдым стремлением найти такое дело, которое позволило бы им по-настоящему реализоваться и в котором они могли бы найти себя. Для Уильяма этот поиск оказался весьма непростым.

Сначала У. Джеймс пробует себя в живописи; начинает серьёзно ей учиться. Не найдя себя в живописном творчестве, по совету отца поступает в Гарвардский университет. Изучает там сперва химию, затем – сравнительную анатомию. В 1863 г. переходит в Гарвардскую медицинскую школу, учится там два года, после чего берёт освобождение от учёбы, чтобы отправиться в экспедицию под руководством Л. Огассиза в бассейн Амазонки. Опыт жизни в экспедиции оказался трудным для Джеймса и убедил его в том, что он создан скорее для размышлений, чем для подобной активности. Вернувшись из экспедиции, У. Джеймс проучился в Гарварде ещё год, потом поехал учиться в Германию и вновь вернулся в Гарвард. В этот период своей жизни он много болел.

В 1869 г. Джеймс получает диплом врача. Однако это стало для него не выходом на жизненное поприще, а началом тяжелейшей депрессии. Завершив образование, он всё ещё не сумел найти себя и своё дело.

Депрессия Джеймса в этот период проявлялась в чувстве собственной бесполезности и бессилия перед лицом возможного отказа всех психических способностей. Парализующий страх того, что сознание и самая субъективность могут в любой момент рухнуть под действием сил, неподвластных их носителю, кристаллизовался у Джеймса в виде воспоминания об одном тяжелобольном пациенте. Вот как он сам описывает это: «Находясь в состоянии депрессии и глубокого пессимизма, когда будущее представлялось мне в самом мрачном свете, однажды вечером я зашёл в раздевалку, чтобы взять оставленную там статью. В раздевалке было довольно темно, и внезапно меня охватил страх, как будто выползший из этой темноты; тут же в моей памяти всплыл образ одного пациента-эпилептика, которого я наблюдал в психиатрической лечебнице. Это был темноволосый юноша с бледной, даже зеленоватой кожей, с виду совершеннейший идиот. Он целые дни сидит на скамейке или на выступе стены, подтянув колени к подбородку. Кроме грубой и грязной рубахи, прикрывавшей всё его тело, на нём ничего не было. Обычно он сидел совершенно неподвижно, чем-то напоминая всем известное изображение египетской кошки или перуанскую мумию. В нём виделось нечто нечеловеческое. Этот образ и охвативший меня страх стали сплетаться в моём воображении в разнообразные комбинации. Мне чудилось, что я могу превратиться в такое же существо, потенциально – это я сам. Ничто из того, чем я владею, не защитит меня от подобной судьбы, если пробьёт мой час, как он пробил для него. У меня было такое чувство, как будто что-то твёрдое, зажатое в глубине моей груди, внезапно вырвалось наружу и превратилось в огромную массу ужаса. Каждое утро, просыпаясь, я ощущал сидящий во мне страх и такую тревогу за свою жизнь, которую никогда не испытывал ни до этого, ни после… Постепенно это чувство исчезло, но в течение нескольких месяцев я, оставаясь один, боялся темноты.

Мне вообще становилось не по себе, если рядом со мной никого не было. Помню, я размышлял над тем, как могут жить другие люди, и как я сам мог когда-то жить, не сознавая всей бездны опасностей, таящейся под тонкой корочкой обычной жизни. В частности, моя мать казалась мне парадоксальным существом, поскольку совсем не думала о грозящих ей опасностях. Однако, поверьте, я не беспокоил её своими откровениями»[2].

Читая это описание Джеймсом собственного душевного недуга, можно заметить в нём и то, благодаря чему он оказался способен преодолеть эту болезнь. Даже самые тяжёлые состояния оставляют нетронутым ядро его личности: Джеймс сохраняет способность наблюдать и размышлять; при всей отчаянности его положения, в нём всегда остаётся некоторая толика интереса к происходящему с ним, и он не оставляет попыток найти выход из жизненного тупика, в котором оказался. Личностная сохранность позволила ему этот выход найти: 30 апреля 1870 г. У. Джеймс принимает решение верить в свободную волю. Такая формулировка может показаться странной, однако она вполне осмысленна и последовательна: не притязая теоретически решить вопрос о том, существует ли свобода воли, Джеймс решается в реальной жизни исходить из того, что свободная воля есть. «Моим первым актом свободной воли будет решение верить в свободную волю. Весь остаток года я буду культивировать в себе чувство моральной свободы»[3], – записывает он в дневнике.

В этом решении можно видеть росток будущей философской позиции Джеймса, впоследствии развёрнутой им под именем прагматизма. Ориентация на практическое значение мысли; утверждение инструментальной точки зрения на истину – эти и другие положения философии прагматизма Джеймс сперва осуществил жизнью, и лишь впоследствии сделал предметом философской рефлексии. Так, например, когда он пишет: «Мысль, которая может, так сказать, везти нас на себе; мысль, которая успешно ведёт нас от одной части опыта к любой другой, которая целесообразно связывает между собой вещи, работает надёжно, упрощает, экономизирует труд – такая мысль истинна именно постольку, поскольку она всё это делает»[4], – всё это можно отнести – как к некоторому, скажем так, «инициальному» опыту, в котором рождается его философия – и к его мысли о существовании свободной воли, реализованной им в жизненном решении и поступании.