Вот с той самой, первой минуты супружества неизменным спутником императора Михаила стал смертельный страх…
Вначале он попытался было поддерживать видимость семейного счастья, но надолго его не хватило: противиться нараставшей в нём панике Михаил был попросту не в силах.
<Он> стал косо смотреть на Зою и лишил её свободы поведения, отстранил от обычных выходов, запер на женской половине и разрешил к ней доступ не иначе, как с позволения начальника стражи, который предварительно должен был выяснить, кто, откуда и с какой целью идёт к императрице.
Особенно усердствовали многочисленные родственники Михаила, получившие из его рук и богатство, и власть, и, особенно, ударявшее в голову осознание своей полной безнаказанности, — как говорится, «из грязи да в князи». Они не упускали случая лишний раз унизить впавшую в немилость императрицу, показать, кто теперь в доме хозяин.
Зоя отдаёт приказ отравить Иоанна.
А что же Зоя?.. Легко можно представить себе, какие чувства негодования и возмущения захлёстывали «багрянородную Зою», с детства ведь привыкшую только повелевать. Но вот что поразительно: внешне эти её чувства никак не проявлялись: она никому и ни на что не жаловалась, не устраивала своему молодому супругу семейных сцен (впрочем, он вообще избегал встречаться с нею), не пылала праведным гневом, а вместо всего этого была образцом кротости и смирения…
Конечно, и кротость её, и смирение были лишь напускными, и недаром же, как замечает Пселл, родственники царя «очень опасались её, как львицы, которая лишь на время перестала яриться». Известен, по крайней мере, один такой случай, когда Зоя организовала заговор с целью отравить влиятельного брата своего супруга, по имени Иоанн, — правда, затея эта потерпела полную неудачу из-за предательства слуги, после чего строгости в отношении императрицы были ещё более усилены.
Ирония судьбы заключается в том, что Зоя, скорее всего, была последним человеком, кого Михаил должен был бы опасаться. Ей в тот год исполнилось уже 59, её супруг был более чем вдвое моложе её, и самое главное — он, по-видимому был её последней любовью. Она жалела его и вполне понимала его страхи, хоть и ничего не могла с ними поделать. Да и сама Зоя, вполне вероятно, испытывала определённые угрызения совести, вспоминая убитого ими обоими Романа, своего первого мужа. И её негодование, возмущение и праведный гнев были направлены вовсе не на Михаила лично, а лишь на его многочисленных беспардонных родственников. Очевидно, такой взгляд на родственников императора разделяли при дворе многие; так, Пселл, выражая уже своё мнение по поводу Михаила, прямо пишет:
Скажу об этом муже следующее: если бы не братцы, с которыми его связала злая судьба (отчего и не мог он ни искоренить весь род, ни — из-за нескладных их характеров — обратить к добру), с ним не мог бы поспорить ни один из прославленных императоров.
«Злая судьба» накрепко связала Михаила с его родственниками-нуворишами, которых более заботило собственное быстрое обогащение, нежели долговременные интересы государства. И потому страхи молодого императора, иной раз походившие на паранойю, вовсе не были такими уж беспочвенными. Во всяком случае, всё его царствование отмечено чередой измен, восстаний и мятежей, с трудом подавляемых и вновь и вновь происходивших.
Михаила трудно упрекнуть в том, что он не старался, насколько мог, соответствовать своему положению императора — он возглавлял военные походы, бросался, как говорится, направо и налево, затыкал тут и там возникавшие дыры. Но тень убитого Романа постоянно нависала над ним, преследовала его, он всё происходившее с ним воспринимал, вероятно, как небесную кару за совершённые им преступления, тем более что кара эта не заставила себя долго ждать — нежданно-негаданно на него свалилась тяжёлая болезнь, водянка, стремительно уничтожавшая его изнутри…
Описывая состояние и душевные муки Михаила, Пселл чаще других использует слово «стыд». И ещё неизвестно, что более уничтожало Михаила изнутри — то ли водянка, доставлявшая ему физические страдания, то ли этот самый «стыд», приносивший душевные муки. Так, говоря о причинах странного и возникшего будто бы внезапно его нежелания вообще видеться с Зоей, Пселл пишет буквально следующее:
…Во-первых, он не мог вступать с ней в супружеские отношения, так как вышла наружу подтачивавшая его болезнь. <…>
Во-вторых, он горел от стыда и не мог взглянуть в глаза императрице, понимая, что предал её, нарушил клятву и пренебрёг соглашением.
В-третьих, побеседовав с божественными мужами о том, что он совершил ради власти, <…> он отказался от всякой распущенности, в том числе и от законных сношений с супругой…
Кроме того, как мы помним, Михаил ещё и до женитьбы страдал эпилепсией, а теперь приступы стали случаться с ним всё чаще и чаще, и Пселл добавляет:
Во время припадков он почти никого не стыдился, но очень стеснялся императрицы, а поскольку недуг посещал его совершенно неожиданно, он старался держаться от неё подальше, чтобы в этом состоянии не оказаться у неё на глазах и не стыдиться…
От этого его «стыда», когда представляется невозможным даже и глазами встретиться с той, которая знает о всех его грехах, — от этого «стыда», разъедавшего его душу, Михаил не мог ни спрятаться за крепкими стенами дворца, ни убежать. В поисках какого-то облегчения он обращается за помощью к «божественным мужам», жертвует огромные деньги на монастыри и храмы, повсюду разыскивает святых старцев и отшельников и тех, кого он считал более близкими к Богу и менее грешными, нежели он сам:
…А найдя и доставив во дворец, какие только почести им не оказывал: омывал запылённые ноги, <…> надевал на себя их рубище, укладывал подвижников на царскую постель, а сам растягивался на низком ложе, подложив себе под голову большой камень…
Более того, в то время как все стремятся избежать общения с больными и увечными, он, посещая таких людей, припадал щекой к их язвам, обнимал и целовал их тела и служил им, как раб господину…
Михаилу в то время не исполнилось ещё и 30. Он едва-едва вышел из юношеского возраста, этот наивный и стеснительный провинциал, волею судеб ставший хозяином Империи. И вот, достигнув немыслимых высот, он метался, словно загнанный зверь, в поисках хоть какого-нибудь спасения от раздиравших его душевных мук. Иной раз эти его попытки спасения невольно заставляют улыбнуться:
Город в то время был наводнён множеством продажных женщин; император не пытался наставить их на истинный путь словом <…> и не пробовал удержать силой, <…> но соорудил в самом царственном городе монастырь <…> и объявил указом всем женщинам, торгующим своими прелестями, следующее: если кто из них пожелает оставить своё ремесло и жить в изобилии, пусть поспешит туда, облачится в божественное платье и не опасается скудной жизни. <…> И огромная толпа обитательниц чердаков стеклась туда, женщины сменили одежду и нрав и стали юным воинством Божьим на службе добродетели.
Между тем прогрессировала и более понятная и очевидная для окружающих болезнь Михаила: водянка, все эти его «пальцы, как у гиганта, — каждый толщиной и величиной с руку», и так далее. Понятным и очевидным для окружающих становилось также и то, что дни императора сочтены. Не думавшие ранее о том, что подобное вообще может когда-нибудь случиться, родственники Михаила стали срочно искать ему подходящую (прежде всего им самим) замену.
В принципе, наследовать Михаилу мог бы кто-нибудь из его братьев. Но вот беда: в живых к тому времени оставалось у него только три брата, но все они, как назло, были евнухами, что напрочь исключало возможность их императорства. И вот известному уже нам брату Иоанну пришёл в голову хитроумный план — после близкой уже смерти Михаила власть нужно передать их племяннику, по имени тоже Михаилу, сыну их родной сестры.
