Сегодня же мятежники начали штурм плато Хаос. Оно обладает мощнейшей космической обороной - тридцать Стражей с гамма-лазерами, 90 атомных противоракет, две тысячи тактических ядерных боеголовок, сотни наблюдательных спутников, шесть пилотируемых космических кораблей класса "земля-орбита" - но там нет никакой действительно боеспособной наземной армии! Есть только второй истребительный отряд - 9700 файа, 125 танков, 200 бронетранспортов, 80 РСЗО, 60 ЗРК и 6 эскадрилий боевых самолетов (4 перехватчиков, 1 РЭБ и 1 ДРЛО, всего 72 машины). Плюс 37 тысяч ополченцев. А у повстанцев - примерно три дивизии: 8 тысяч офицеров, 38 тысяч солдат, около тысячи единиц бронетехники. Короче, соотношение сил совершенно не в пользу Хаоса. Там только за первый день штурма потеряли 700 бойцов истребительного отряда, 15 танков, 98 бронетранспортов, 6 самоходных орудий, 8 систем РСЗО...
В общем, кроме про-Эвергета нам уже ничего не поможет. Пускай Анмай применит его, невзирая на риск. Выносить эту осаду дальше - не в наших силах.
Р.S. Личное.
Поскольку завтра мы все можем погибнуть, предложил Хьютай вернуться - в шахте, в Цитадели стоит космический корабль, запрограммированный для суборбитальных полетов. Она отказалась, заявив:
- Пока я здесь, Анмай будет осторожнее!
Странная ситуация. Она хочет вернуться к нему, - и не может оставить Товию, хотя здесь её ничто не держит. Но я её понимаю. Мы-то в любом случае спасемся, - а остальные? Они достойны жизни больше, чем мы!
И последнее. Быть может, все мы завтра умрем. Быть может - нет. У меня есть предчувствие, что я не покину Цитадели. Откуда оно - не знаю. Но за последнее время я повидал много смертей и понял, как это бывает. Впрочем, неважно. Итак: мне двадцать пять лет, по своим способностям я - лишь командир взвода четырнадцатого истребительного отряда, случайно попавший на это место. Пускай невольно, я совершил множество ошибок и понимаю это. Но это не главное. Меня все время преследует ощущение, что я всё делал неправильно, - причем не в деталях, а в принципе. Сейчас вся оборона Товии кажется мне чудовищной бессмыслицей. Неужели я ошибся и всю жизнь был не на той стороне? Я совершенно запутался и не знаю, что делать. Поэтому меня не пугает близкая смерть. В общем, - я готов к ней".
ГЛАВА 16.
ПУСТЬ ВИДЯЩИЙ ЗНАЕТ...
Не бойся цепи и бича,
Не бойся яда и меча,
Ни беззаконья, ни закона,
Ни урагана, ни грозы,
Ни человеческого стона,
Ни человеческой слезы.
Николай Некрасов. "Баюшки-баю".
Вэру завел Философа внутрь комнаты мультипланара и закрыл дверь.
- Ну, как тебе это? - он показал на тысячи звезд, ярко сиявших на черном куполе. Напротив входа их свет сгущался в яркую, сужавшуюся к концам полосу. Философ не ответил, он смотрел на самого Вэру, на его внимательное лицо с нетерпеливо блестевшими глазами.
- Как ты можешь думать о такой чепухе, о звездах, когда гибнут люди?
- Когда-нибудь все люди умрут. И все файа. А звезды останутся. С точки зрения Вселенной чепуха - это мы.
- По-моему, ты просто спятил.
- Я спятил бы, если бы думал об этих смертях. Но это бессмысленно. То, чего мы не можем изменить, мы принимаем. Так или иначе. Главное - не дать изменить себя.
- Неужели тебя не терзает совесть?
Под его острым взглядом Анмай смутился.
- Терзает. Ещё как! Но я предпочитаю её мукам заботу об оставшихся в живых. Это, знаешь, хорошо помогает... А вот если бы я занялся сожалениями, то действительно сошел бы с ума. Хотя неплохо было бы... - Анмай сел у стены, мечтательно глядя вверх. - Тихая палата, успокаивающие уколы, прогулки с санитарами... Восемь лет назад у меня была прекрасная возможность спятить, но, как мне сказали, у меня не получится...
Он покосился на пленника. Лицо Вэру было очень немногим из лиц здесь, отражавших нечто иное, чем скрытая мука или суровая сосредоточенность. В нем была энергия, жизнь. Это также было одно из очень немногих лиц, не изменившихся с начала войны. Анмай был таким же, как всегда. Белки его глаз и зубы словно светились, волосы, и кожа слабо отблескивали. Подземная жизнь не сказывалась на нем никак. Чертам его лица не доставало тонкости, но это не делало его менее красивым. Вот только выражение на нем было странное - диковатое и, в то же время, мечтательно-насмешливое... но не злое.
- Я вижу, тебе тут не нравится. Ты никогда не видел звездного неба, правда?
- Оно кажется мне бессмысленной россыпью точек.
- Тогда мы плохо понимаем друг друга... Хочешь, я отведу тебя в свое любимое место? И расскажу, как я стал таким? Хочешь?
- Нет. Если тебе нужна исповедь, обратись к священнику.
- Рабы не выбирают, знаешь ли. Священников здесь, и, как я полагаю, всюду, больше нет. А ты сделал меня таким, какой я есть - пусть и не желая этого. Пошли! У меня осталось не очень много времени. Возможно, вообще не осталось. Если... она погибнет, то я... не смогу жить.
- Неужели тебе дорога жизнь девушки, которая бросила тебя? Вполне заслуженно, впрочем?
Анмай сжал зубы, его глаза сузились. Философ вдруг смертельно побледнел, попятился и поднял руку, словно прикрываясь от удара - хотя файа даже не шевельнулся.
- Я рад, что ты понял мои чувства, - сказал Вэру. Голос его был ровным, - как лезвие меча. - Она была права, знаешь ли. Если бы не это, я мог бы наделать всяких жутких вещей. Непоправимых. Можно сказать, она спасла мою раздолбайскую душу. Чтобы сохранить её такой, какая нравится ей. Это больше, чем любовь, Окрус. Ладно, хватит болтовни. Пошли!
Они вернулись к кольцевому туннелю, в монорельсовом вагоне проехали несколько миль, потом свернули. Радиальный туннель, ведущий к Цитадели Хаоса, был перекрыт решетками и охранялся стражей, но их пропустили. Вскоре стянутые болтами тюбинги заменили мрачные, расчерченные вертикальными ребрами стены из стали. Через несколько минут вагон остановился на маленькой пустой станции. Они вышли. Вэру за руку втащил Философа на подъемную платформу, скрытую в темной нише. Она спускалась долго и с грохотом, пока не замерла в просторном помещении с расходящимися туннелями.
Анмай сразу нырнул в совершенно темный проход, легко ориентируясь во влажном непроницаемом мраке. Но не в полном, - когда зрачки Философа расширились, он увидел множество темно-фиолетовых глаз, наблюдающих за ними с высоты. Они светили тускло, - так тускло, что сами едва были видны. Все остальное пропадало в их призрачном бледном сиянии, не дающем ни отблесков, ни теней.
- Ядерные лампы, - сказал Анмай. - Но они давно сели... - он взял Философа за руку, чтобы тот не потерялся в фиолетовой тьме. Сам он был совершенно неразличим.
Они долго пробирались по запутанным проходам. Анмай бездумно выбирал путь, легко и бесшумно ступая во мраке. Как и все файа, он прекрасно видел в темноте. Прикосновение его прохладной крепкой ладони одновременно успокаивало и пугало Окруса.
Наконец, Анмай замер, донесся шорох. Что-то щелкнуло, тяжелый рокочущий гул заполнил подземелье. В ударившем им в глаза бледном свете стала видна поднимавшаяся циклопическая плита. Едва они прошли под ней, плита поползла вниз, и остановилась с отрывистым ударом, от которого содрогнулся пол.
Они стояли на стеклянной галерее, окружающей колоссальную шахту, сужавшуюся кверху и книзу. Ее темные стальные стены поднимались в неразличимый мрак; к ним прижимались толстые, словно колонны, трубы. Очень далеко внизу стены и трубы исчезали в тумане, из которого выступали какие-то кольцевые конструкции, очевидно, рухнувшие сверху и перекошенные. Сквозь них пробивалось мертвенное, холодное, бело-голубое сияние. Воздух здесь был прохладным и удивительно свежим.
- Это главный реактор Цитадели Хаоса. Он действует ещё и сейчас... отчасти.
