— Иванова Людмила, у твоего воспитанника неважно с ощущением времени. Объясни ему, что до конца урока ещё четыре минуты и десять секунд.

Все, конечно, смеялись, а Люда выходила, чтобы успокоить Аркая.

После уроков он провожал её домой. Но вот удивительно: такой умница, Аркай не желал носить сумку с учебниками. Отлично соображал, чего добивается от него хозяйка, брал ремешок в зубы и клал сумку на снег. Решительно не хотел Аркай рядиться в носильщики. Вилял пушистым хвостом, улыбался виновато и отводил морду, кося зеленоватыми хитрыми глазами. Превращаться в прислугу не соглашался, не его это было занятие.

А ходил он за Людой по пятам. Терпеливо ожидал в сторонке, пока она разговаривала с ребятами. Если же кто-нибудь повышал на хозяйку голос, медленно поднимался и пересаживался поближе. От его острых раскосых глаз деться было некуда. Становилось ясно: попробуй кто обидеть эту девочку — и пёс без промедления ринется на выручку. Ничего хорошего обидчику это не сулило: про историю с Катаем знали все, о решительности и стойкости Аркая на Береговой ходили легенды.

Однажды в субботу Люда с мамой на два дня ушли на катере в город. Аркай норовил запрыгнуть на палубу, но мама сочла, что неловко брать его с собой. Домой пёс не пошёл, остался на причале, зорко следя за подходившими суднами.

Пришла бабушка, увела его. Аркай не стал грызть предложенную рыбу, повернулся и потрусил обратно на причал. Улёгся у швартового устройства и стал следить за рейдом Береговой — не появится ли катер. Сошли моряки с папиного корабля, попытались забрать его к себе, покормить. Аркай беззвучно ощерился, и от него отстали.

Так и пролежал он двое суток на причале. Ничего почти не ел, похудел заметно, но своего поста не покинул.

Когда подошёл долгожданный катер и Люда с мамой спустились по сходне, он не бросился им навстречу, не принялся прыгать и визжать от радости. Подождал, пока Люда подошла к нему, пощекотала за ухом и спокойно направился за нею к дому. И Люда чувствовала себя перед ним неловко.

А бабушка на Аркая и вовсе разобиделась:

— Что за псина такая окаянная, — пожаловалась она. — Жить на свете без Людмилы не хочет. Два раза от причала уводила — удирал обратно. Третий раз не дался. Упёрся, даже рычать на меня начал. И лопать, паршивец, ничего не хотел. Сидит и сверлит море своими глазищами. Извёлся весь.

Что делать, пришлось Люде опять повиниться перед Аркаем. Она обняла его тихонько:

— Не обижайся, пёс, никогда больше тебя не оставлю, всегда будешь со мной.

Аркай уткнулся ей в руки, затих ненадолго. Любил он ласку человеческую, только сам на неё никогда не напрашивался.

А через несколько дней в ночь ударила пурга, неожиданная и злая. Зазвенели стёкла оконные под напором стихии, встала за ними белая мгла. В трубах завыло, свистнули сквозняки, выдувая тепло. Люда намерилась Аркая в коридор забрать, да не тут то было: дверь снаружи сразу снегом так привалило, что открыть её не удалось. Страшно стало за Аркая, долго не спалось в эту ночь.

И мама с бабушкой уснуть не могли, ходили из кухни в комнату, перекладывали что-то, места себе не находили. Известное дело: о папе тревожились. Каково ему в океане с этим жестоким штормом управляться!

Тревожная ночь была в доме Ивановых, да и на всей Береговой мало кто мог уснуть. Ураганный ветер да ещё зимой — плохой подарок морякам. И тем, кто на берегу, не бывает покоя. Знают они, как тяжело на кораблях в лихую погоду. И звонят дежурному, на причал, на радиоузел: всё ли в порядке, не просит ли кто помощи в озверевшем Тихом океане, не поступал ли сигнал бедствия. Не спит Береговая, вслушивается в рёв урагана, готовая прийти на помощь тем, кто штормует вдали от берегов.

Непросто и помочь, когда из дому не выйдешь. Наступила пурга — каждый замри на месте, где она тебя застигла. А если вне дома накрыли порывы тайфуна — укройся в ближайшем помещении и опять же жди. Таков закон Камчатки.

Утро, в какой уже раз, оглушило тишиной. И не поверишь, что ночью ветер крыши срывал, волны рушили причалы. Будто во сне это было. Так оно живётся на Береговой. Ни одна веточка не шелохнулась, только под скалами у родничка грохотал прибой.

Радовались люди, что всё минуло. В океане полный порядок, выстояли моряки, не поддались урагану.

Люда в окошко на кухне выглянула — его до половины снегом замело. Блестела ровная поверхность сугроба, носочки лыж торчали у стенки. Аркая видно не было, и стало Люде нехорошо. Неужто замёрз рыжий? Или ветром унесло его в залив, и он утонул в ледяной воде? Люда открыла форточку и позвала отчаянно:

— Аркай! Аркай, где ты?

— Не шуми, — остановила её бабушка. — Спит твой Аркай и сны голубые видит.

— Ты в дом его впустила! — обрадовалась Люда.

— Так уж и впустила, — усмехнулась бабушка. — Нас и не откопали ещё. На улице он, в своём закутке. Или не видишь?

Люда пригляделась: меж носочков лыж, почти у стенки, маленькое отверстие в сугробе и лёгкая струйка пара вьётся — Аркай дышит. Она закричала громче прежнего:

— Аркай, ну, Аркай, проснись же, лежебока!

Сугроб под окном зашевелился, осел немного, а потом как будто взорвался. И выстрелился из-под него Аркай огненно-рыжей ракетой. Отряхнулся, метнул в стёкла комочки снега, зевнул во всю пасть, лапами постучал по стеклу и пролаял прямо в кухню: тяв-тяв! И Люду в нос лизнул через форточку.

И так заразительно он резвился, весело и бодро, что вместе с ним прыгать захотелось, на лыжи встать да слететь с вершины сопки. И чтобы этот пёс мчался рядом рыжим пламенем на белом снегу и кувыркался через голову, как он всегда делал, заходясь в беззаботном лае.

Вот и всё. По весне Ивановы покидали Береговую, уезжали с Камчатки. Радовалась мама предстоящему путешествию, собиралась в дальнюю дорогу. Только бабушка не очень была весёлой. Полюбилась ей Береговая, уезжать отсюда не хотелось.

— По мне — так не трогаться бы с места, — говорила она, пакуя чемоданы. — От добра добра не ищут, да делать, видно, нечего. А может, я здесь останусь, а, Федя? Буду к вам на материк в гости приезжать. А вы там послужите да и обратно на Береговую. Смотри, дома́ сдают со всеми удобствами, как в столице. И прямо на берегу бухты. Красота какая! Нигде такого не увидишь.

Папа отмалчивался. Не просто давалось ему расставание с Береговой. Да и Люду не очень веселил предстоящий отъезд. Тут ребята дружные оставались: встретятся ли ещё такие? Одно её с расставанием мирило: надеялась, что Аркай с нею поедет, будет памятью о Камчатке.

Но когда зашёл об этом разговор, папа присел, задумался.

— Не решался я говорить об этом, дочка. А рано или поздно надо. Человек ты уже взрослый, должна понять: вряд ли стоит забирать Аркая с Камчатки. Запросто можем погубить собаку.

— Почему это мы его погубить можем? — ошеломлённо спросила Люда.

— Твой Аркай — пёс северный. Все его родичи и предки здесь родились и жили. В нём поколениями выработалась привычка к этому климату. Как он вынесет переселение в тёплые места? Он даже в комнате находиться не может, задыхается. Шубка у него густая, полярная, ему прохлада необходима. Аркай, конечно, твой пёс, тебе и решать. Но подумай хорошенько. Полагаю, надо оставить его здесь, на родине. И Ян Янович так говорит, и Андрей Лукич.

— Знаю, знаю! — перебила Люда. — Ян Янович нарочно так говорит, чтобы Аркай Зенте достался! А я не дам. Я и сама отсюда никуда не поеду, останусь на Береговой с бабушкой.

— Не говори глупостей, дочка, — сказал папа. — Доктор Пенкалис — славный человек, и Зента — хорошая девочка и верный друг. Аркая им доверить можно.

— Можно, можно, — заплакала Люда. — Только не хочется же, не хочется, папуля, с Аркаем расставаться.

— Кому хочется? — сказал папа, прижимая Люду к себе. — Разве мне? Или бабушке? Все мы твоего Аркая полюбили. А расставаться надо, если мы хотим твоему другу добра.

Невесёлые предстояли проводы. Люда ночь спала плохо. Снились ей урывками разные картины: нарта, летящая под уклон, клич Онолова Андрея и визг остола, лай упряжки, запыхавшийся Сенюков Вениамин в погоне за упряжкой. Далее пурга на заливе, встревоженное лицо отца. И Аркай — чёрное пятнышко над бровью, умная мордаха с внимательными раскосыми глазами.