Литмир - Электронная Библиотека

«Они не верят мне, — подумал папа. — Я их крепко подвёл».

— Не мешай, однако! — рассердился Онолов Андрей. — Аркай разберётся сам. А так собачки понапрасну из сил выбьются, тогда всё!

Аркай поднялся, коротко тявкнул, и нарта двинулась по снежной целине, по рыхлому, сыпучему снегу. Сквозь метельную свистопляску папа различал только двух коренников. Собачки брели, прокладывая в снегу узкую траншею, по которой, как лодка, тяжело переваливаясь, волоклась нарта. Аркай шёл впереди, по неутоптанному снегу, и ему приходилось тяжелее всех. Неровный ход упряжки сбивал его из стороны в сторону, он сваливался вбок и лаял хрипло и зло, как не лаял никогда. Он злился на спотыкающихся ведомых, на собственные дрожащие лапы, на кручёный ветер с удушающим мокрым снегом, на человека, который своими нелепыми командами сбивал его с толку. Ему бы сейчас рухнуть в снег, расслабить спину, совсем немного отдохнуть. Но этого не предвиделось. Встревоженные люди не напрасно двинулись в путь по такой лихой погоде. И Аркай налегал на алык,[4] напрягая готовые треснуть мышцы, ощупью продвигаясь через кромешный белый мрак. Может, он, как люди, знал слово «надо»?

Который уже час они блуждали в пурге. У папы подкашивались ноги и слезились избитые ветром глаза. Иногда он откидывал ворот тулупа и подсвечивал фонариком. Люда слабо улыбалась и успокаивала его:

— Всё в порядке, папуля, мне тепло и хорошо.

Ей и в самом деле было тепло. Но не очень хорошо. Нарту качало и трясло, и тряска отзывалась в боку тонкой болью. Люда терпела. А что ещё оставалось ей делать! Сказал же Онолов Андрей: держи хвост пистолетом.

Когда терпение у папы кончилось и он уже готов был снова нашуметь на собачек, упряжка неожиданно пошла ровнее. Заметно легче стало толкать нарту, а потом папа просто зашагал рядом, держась за дужку, чтобы не отстать. Ветер дул теперь в спину. Натянулся туже потяг, впереди залился лаем Аркай, под ногами стало твёрже, пробились сквозь снежные завесы огни Посёлка. Тропа пошла под уклон, каюр завёл свой призыв:

— Кхх-арр! Подь-подь! — И они с папой повалились на нарту.

Повинуясь этому заклинанию, упряжка рванулась вперёд и понеслась по улице Посёлка к невысокому крылечку больницы, над которым раскачивался большой фонарь. Тут Андрей Онолов и вонзил в снег свой остол.

Дальнейшее Люда помнила смутно. Её перенесли в приёмное отделение, распаковали. Пахло лекарствами и прохладой. Доктор сказал, что прибыли они в самый раз, каждый лишний час осложнил бы дело.

Андрей Онолов перевернул нарту прямо у крылечка, устроил закуток. Собачки сбились в кучу, упали в снег, пристраивались друг к дружке, залегая на отдых. У них даже не хватило сил сгрызть брошенную каюром рыбу. Аркай сидел похудевший, в мокрой обвисшей шубке, и видна была его тяжкая усталость. У него зудели израненные лапы, мелко и больно дрожала спина. Его тянуло упасть в снег и заснуть мёртвым сном, но он упрямо сидел, всем своим видом показывая, что сил сохранил больше, чем остальные, что он ещё может работать. Что он — вожак. Такой он был самолюбивый, Аркай.

Онолов Андрей, обхватив его голову, прижал к себе и долго почёсывал за ухом, лаская.

Папа тем временем поговорил по телефону с Береговой, успокоил домашних. Он доложил им, что Люду довезли до Посёлка в полном порядке, спокойно и без всяких происшествий. Чтобы они не волновались и не переживали.

Утром, повидав Люду и убедившись, что дела её пошли на поправку, папа с Оноловым Андреем наладились в обратный путь. Пурга унялась начисто, будто и не было её, вовсю сияло мартовское солнышко, искрились свежие сугробы, и чернел стылой водой оголённый залив.

— Нда-с, — произнёс папа в заметном смущении. — Лёд-то унесло весь, под метёлку. Не поверни мы назад, плыли бы сейчас на льдине по океану. Понятное дело, если бы в живых остались.

— Эх-хей! — воскликнул Онолов. — Аркай это знал. Он опасность хорошо чует, не то что некоторые.

— Ладно, согласен, — сказал папа. — Только звонить об этом резона нет. Ты понял меня? Лишние волнения, разговоры и всё такое… А пёс, конечно, молодчина, что говорить. Ты молодчина, Аркай! — сказал папа псу. — Молодчина, и слов других нет! Ты, брат, заслужил награду. Не знаю только какую, просто придумать не могу, чем бы тебя наградить.

А ему и не надо было никакой награды, рыжему Аркаю. Он хорошо отоспался за ночь в пушистом сугробе, сгрыз утреннюю пайку рыбы и чувствовал себя весьма бодро. Ночные тревоги отлетели прочь, сумасшедший рейс в пургу через лёд завершился благополучно, люди были доброжелательны и спокойны. Всё обстояло как нельзя лучше. На израненных лапах красовались мягкие сапожки, припасённые заботливым каюром. Можно было жить дальше. И Аркай, прижмурив раскосые глаза, с охотой принимал ласку: папа бережно прочёсывал ему голову меж ушей. Не так часто выпадает ласка ездовым собакам, поэтому доброе отношение они очень ценят.

* * *

Береговая, где жили Ивановы, прилепилась к скалам в маленькой бухточке внутри большой камчатской губы. На карте это место имело другое название, а в повседневности издавна повелось: Береговая да Береговая.

Деревянный дом их, как в шутку предполагал папа, ставили ещё первопроходцы, казаки атамана Атласова. Скрипеть ему оставалось недолго: на южной оконечности бухты поднимались новенькие пятиэтажки. А в новой школе ребята учились уже два года.

Первая камчатская осень Ивановых выдалась необыкновенно славной. Сопки пылали пожелтевшей листвой, солнышко светило неярко, ровно, все предметы вокруг виделись отчётливо, выпукло. И тишина стояла такая, что слышно было, как за увалами шелестят сухим травостоем куропатки, а слово, негромко сказанное у причала, поднималось к вершинам сопок, переливалось, звенело и не таяло. За дальними мысами громыхал в скалах океанский прибой.

Позже на смену тишине пришёл неторопливый ветерок бриз, прохладный и мягкий. К началу ноября облетела листва, обнажились крученные жестокими ветрами камчатские берёзы. После праздников медленный снежок прикрыл землю пушистой шубой, выровнял распадки и ямы, пригладил земные неровности. И скоро всё вокруг засияло нестерпимой белизной.

Ещё позже пожаловали ветры настоящие. Задул свежачок, подкрутил позёмку, метель вихрастую завёл. А там и пурга камчатская ударила, укатала снежок, отвердила. Сугробы воздвигла с двухэтажный дом, укрыла деревья и кусты, а строения помельче так упаковала, что не сразу и отыщешь. Засвистели ветры ураганные, загрохотали в прибрежных скалах океанские волны, сокрушая земную твердь, стены домов задрожали. Скрылась под снегом старая баня Береговой и маленький домишко рядом с нею, в котором обитал Метальник Савелий. Даже труба домика утонула в сугробе. И снова наступила тишина. Недолгая, до следующей пурги.

Так и жила Береговая, укутавшись в белый тулуп, и жизнь на ней никогда не замирала. Корабли от причала уходили в океан, радиоузел связь держал, посты на скалах наблюдение вели за водной поверхностью, ребята в классах занимались — все при деле, праздных нет.

В школу Люда бегала напрямик, через распадок, называемый собачником. Летом распадок зарастал трёхметровыми стеблями шеломайника[5] и выглядел как дремучая тайга, в которой терялась приземистая сторожка об одном кривом оконце. Когда же полёгшие дебри буйной растительности придавило снегом, стало тут холодно и неприютно. Сторожка одиноко чернела на пологом склоне, а вокруг неё, привязанные к шестам, тихонько поскуливали собаки. Вид у них был скучный. Тут и сообразила Люда, кто это так жалобно тявкал и подвывал среди ночи на разные голоса.

— Ай-ай! Как вас, бедненьких, обидели! — сказала Люда. — За какие провинности голодными на привязь посадили?

Достала она приготовленные бабушкой пирожки и давай разламывать их на кусочки. Псы, конечно, с интересом на неё воззрились и приподняли уши. Ломтики пирожков они заглатывали с лёту и нетерпеливо ёрзали хвостами по снегу.

вернуться

4

Алык — поводок, который крепится к потягу.

вернуться

5

Шеломайник — однолетнее камчатское растение, похожее на подсолнечник.

3
{"b":"279117","o":1}