Иногда на гребнях дальних балок возникали миражные видения: то появлялась внезапно на горизонте милая древняя Гянджа, очерченная поразительно броско; то начинало плескаться меж облаков, точно меж скал, высокогорное озеро Гек-Гёль; а то рисовалась тугая излучина Бакинской бухты, окаймленная Морским бульваром. И тогда Бахышу чудилось, что война, наконец, осталась позади и что он ведет свой полк не на Балканы, а на Кавказ, встречаемый ликующими земляками…

Однако скоро, пожалуй, Дунай.

Мехтиев отъехал в сторону, чтобы снова оглядеть батальоны перед возможной встречей на переправе с командиром корпуса или, быть может, и с командующим армией. Жаль, вид у солдат был совсем не парадный: еще нет и суток, как вышли из такого дела.

…Сколько помнит на своем веку голубой Дунай, но подобного и ему, старому воину, наблюдать не доводилось. К вечеру севернее Измаила сгрудились почти все войска Третьего Украинского фронта, а новые колонны подходили и подходили с севера, упруго растягивая за собой длинные завесы мельчайшей пыли, от которой трудно было дышать на дорогах. Весь прибрежный лес, вековой, могутный, был по-хозяйски чисто вымыт, как горница, самим Дунаем; и тут, в лесу, хотя и тоже забитом войсками, люди чувствовали себя повольготнее от речной прохлады.

Инженерные батальоны наводили понтонную переправу, которая вряд ли будет готова раньше утра. Но уже сейчас к мосту невозможно пробиться: не только пехота, а и тяжелая техника — пушки, танки, самоходки, машины — сгрудились в трехкилометровом радиусе от понтонного моста так тесно, что Мехтиев отказался от соблазна подойти к самой реке.

Он услышал позади себя солдатский разговор. «Устроили миллионную очередь на границе», — сказал неокрепший ребячий голосок. «Главная-то очередь будет там, на германской», — ответил ему степенный солидный баритон. «Но мы здесь перешагнем первыми». — «Ладно, сочтемся, когда домой вернемся…» Мехтиев заулыбался и глянул из-за плеча: говорили молоденький белобрысый сержант и детина лет сорока, из пушкарей, судя по погонам.

«Миллионная очередь, — раздумчиво повторил Бахыш, пробираясь среди солдат, блаженно спящих, как на пляже, на речном песке. — Очередь на границе. Солдаты скажут!..»

Нет, не мог себе представить Мехтиев в сорок втором, что выйдет на государственную границу командиром стрелкового полка. Ни о чем таком и не могло думаться тогда — в черные, чадные дни Кавказской обороны.

Он выбрал свободное местечко у подножья старого вяза, встал повыше на его сильные жилистые корни и отсюда неторопливо окинул взглядом огромный бивуак Третьего Украинского фронта. Десятки стрелковых и артиллерийских дивизий, механизированные корпуса, танковые бригады, тысячи автомобилей, всевозможные специальные части, штабы всех степеней и обозы, обозы — вся эта махина, которая называется фронтом, точно в самом деле выстроилась в миллионную очередь на государственной границе, чтобы, переправившись через Дунай, идти дальше, освобождать всю Южную Европу.

Кто-то легонько тронул Мехтиева за рукав кителя, и он услышал радостный голос лейтенанта Айрапетова:

— Товарищ майор, а я вас ищу по всему берегу!

— Жора?! — поразился Мехтиев. — Ты откуда? И как ты разыскал меня в этом людском половодье, где глазу не за что зацепиться?

— Верно, тут карта не поможет.

— Где дивизия?

— В пути. Меня послали вперед, чтобы вручить вам приказание.

Айрапетов расстегнул свою потрепанную кирзовую полевую сумку, достал пакет, на котором не было помечено никакой штабной серии, и подал майору.

Начальник штаба именем командира дивизии приказывал командиру 1041-го полка «осуществить переправу вверенной части, не дожидаясь общей очереди на мосту, и форсированным маршем двигаться в город Чернавода».

Мехтиев с недоумением посмотрел на худенького лейтенанта.

— Он что, шутит, старик? Да кто меня пустит вне очереди на мост с этой филькиной грамотой?

Жора виновато пожал плечами, на которых вместо полевых мятых погон плотно лежали новенькие, парадные.

— Комендант переправы якобы предупрежден ве́рхом, товарищ майор.

— Каким ве́рхом — штабом армии или штабом фронта?..

— Не знаю, товарищ майор, — сконфузился Айрапетов.

— Пока я протиснусь к коменданту, меня тут растерзают эти самые нетерпеливые.

Айрапетов молчал.

— Ладно, Жора, ступай своей дорогой.

— У меня нет своей дороги, товарищ майор; я сказал, что дивизия где-то на подходе.

— Ну тогда идем вместе искать коменданта переправы.

Больше часа они потратили на то, чтобы лишь узнать, кто же тут главный: большинство офицеров отвечали, что сами не ведают, а некоторые поглядывали явно подозрительно. Наконец один пожилой полковник охотно объяснил, что главный на берегу Дуная сам Котляр, командующий инженерными войсками фронта…

На рассвете следующего дня полк Мехтиева переправился на румынский берег по только что наведенному мосту через вспененный, разогнавшийся Дунай. Солдаты пересекли государственную границу до восхода солнца: птичий оркестр в пойменном лесу едва начинал свою сыгровку, готовясь к большому утреннему концерту.

Когда же прошли эти десятилетия после Великой войны?.. Отвоевав свое, мы тут же и заспешили домой, к семьям. Первые лета как-то и нечасто вспоминали друг о друге. А потом загрустили, затосковали, да так, что начали усиленно разыскивать друг друга. И находили, зазывали друг друга в гости, готовились к новым встречам. Мы словно заново открывали самих себя и свою взаимную душевную привязанность, недоумевая подчас, как же столько времени прожили врозь, мало что или вовсе ничего не зная, — кто, где и как обосновался. Видно, после такой войны надо было сначала поработать, осмотреться, а потом уже начать колесить за тридевять земель, чтобы встретиться с однополчанами. И вот теперь, в наши восьмидесятые годы, эти традиционные встречи превратились в своего рода эмоциональные детонаторы народного ликования и народной боли.

Не было в прошлом такого поколения, как наше серединное (к началу войны), которое столь жестоко изрежено автоматным огнем, артналетами, бомбежками. Но и не было в истории другого такого поколения, в честь которого народ вознес бы столько памятников.

Слава ветеранов будет передаваться и дальше по живой цепочке — по мере того как ветвятся семьи фронтовиков, как смыкаются кроны новых поколений, защищая землю от ядерных ударов.

Главные книги о Великой войне еще не написаны. Глубинные истоки солдатской отваги еще далеко не исчерпаны. Не оттого ли так горько переживаешь каждую новую весть об уходе из жизни старого солдата? И не оттого ли с таким душевным трепетом читаешь скупые некрологи в местных газетах, подписанные безымянными «группами товарищей»? Уходят ветераны… И боль твоя вовсе не тем только объясняется, что по ком бы ни звонил колокол, он звонит и по тебе; нет, здесь нечто большее, чем психологическая травма, — здесь печаль от невосполнимой утраты еще одной страницы истории.

Я годами отыскивал однополчан. Разумеется, начал с юга, раз уж дивизия формировалась в Азербайджане. И там, на юге, поиски были куда успешнее, а вот северяне оказывались чуть ли не во всех концах России, в самых неожиданных районах, изменив иногда своим довоенным привязанностям. Однако мне особенно долго не удавалось найти Мехтиева, хотя он и южанин.

Я знал, что стрелковый полк Мехтиева одним из самых первых вступил на югославскую землю, но не знал, где сам Мехтиев, который уехал из Сербии учиться в военную академию…

Шли годы, и у меня постепенно возникала панорама последней военной осени на юге — из рассказов и писем однополчан, из мемуаров, посвященных освобождению Югославии. И среди фактического материала я отбирал все, что относилось к Мехтиеву.

Выполнив задачу по охране штаба фронта и моста через Дунай в румынском городе Чернавода, полк отправился на лихтерах вверх по еще не полностью разминированному Дунаю, чтобы высадиться в болгарском городе Видине близ югославской границы. Видин встретил братушек громко, с оркестром, дал в их честь банкет после торжественного марша, который устроил Мехтиев, испытывая в свои двадцать пять лет юношеское пристрастие к военным церемониям. А на другой день начались бои, хотя остальные полки дивизии только еще подтягивались к берегам Тимока.