Ну, через пару дней заявляется эта, понимаешь, чуткая душа, спасительница покалеченных птах. Ах, как же так, где теперь моя птичка?! И на меня глядит — прямо с мировой скорбью, с постным таким укором. Типа: сволочь ты, конечно, но я тебя по-христиански прощаю. И где же ты гуляла, постная ты наша? Что ж ты птаху свою разлюбезную в чужие, неумелые руки скинула? Это я сейчас спрашиваю, а тогда просто невменяемая была. Отпустила птицу умирать на воле. На воле — но умирать… Разве та юннатка в платочке такое поняла бы? Меня от нее тошнило. Она в монастыре задержалась — говорит, так хорошо было… природа, блин. Молилась она там, видите ли!

Спасибо. Нет, без сахара. Спасибо. Нет, очень даже хорошо. Плохо, когда врут. Да я знаю. Нет, неважно. То есть, я хотела сказать, не настолько важно, чтобы не любить. Конечно. Нет, я не знаю, за что… это, пожалуй, не счастье, это хуже. То есть, страшнее, а не хуже. Серьезно? Я тоже не пойму. Ну-у… смешно потому что. Когда я была подростком, то прямо возмущалась — и как древние сорокалетние старички могут этим заниматься. Как им не стыдно! А ты как считаешь? Да, я знаю — это у них гормоны выделяются… просто они под мощным воздействием гормонов.