– …Родные все говорили, настаивали: сходи к врачу да сходи к врачу, – вздохнула женщина с глубоким, застарелым смирением перед выпавшими страданиями. – А когда ходить-то? Работы много, дел по хозяйству невпроворот, крутишься с утра до ночи. Вот все и откладывала. А как припекло совсем, что и встать с кровати не смогла поутру, тогда уж муж отвез в район на обследование, а там посмотрели и рак поставили…

Майя давно уже перестала вслушиваться в слова и усваивать смысл того, о чем говорила соседка, – смотрела куда-то на берег реки, мимо которого они проплывали, и все кивала, что, мол, слушаю-слушаю и сочувствую, в такт ее речи, прерываемой тяжкими горестными, наполненными безысходностью, вздохами.

Она сочувствовала! Да так, что перехватывало дыхание и щемило сердце.

Всем, с кем свела ее эта непростая дорога. И этой уставшей, замученной колхозной тетке с печальной улыбкой уже принявшего свою страшную участь человека; и той женщине из поезда, что рассказывала про несчастье с сыном, приковавшее его к инвалидной койке, и другой попутчице с тяжелой болезнью, и той нервной, дерганой интеллигентной даме, которая все выспрашивала ее через каждое предложение своего повествования:

– Как вы думаете, он поможет? – И заглядывала Майе в глаза с такой отчаянной надеждой, что-то высматривая в них и, видимо, не находя, отводила взгляд, вздыхала расстроенно и качала головой: – Вот и я не знаю. Сомневаюсь, – и снова поворачивалась, смотрела на нее, словно себя убеждая в первую очередь. – А говорят, к нему с сомнением и без веры нельзя. Как думаете, правду говорят?

Майя пожимала плечами, прятала глаза от этой отчаянной надежды незнакомого человека и отходила, чтобы тут же столкнуться с кем-то другим, кто принимался рассказывать о своем горе. Почему-то многим хотелось поговорить о своих страданиях, несчастьях и горестях, доверить совершенно постороннему, незнакомому человеку, в силу каких-то своих непростых обстоятельств оказавшемуся среди них, сплоченных единой идей, целью и надеждой.

Далеко не все кидались с рассказами, конечно, но многие… Люди словно старались высказаться и ждали от нее не только сочувствия, но и хоть какой-то обнадеживающей реплики, оптимистичного заверения или хоть намека на уверенность, что им обязательно помогут и все непременно наладится и станет хорошо, как и прежде.

А она не могла! Не могла ничего им сказать и ободрить никого не могла! Она невероятно мучилась от их откровений, чувствовала себя распоследней самозванкой среди всех этих действительно страждущих людей и даже немного побаивалась, что ее разоблачат и прямо вот сейчас скажут, какая она обманщица.

Море, целое море человеческих страданий и горя!

Она сочувствовала им всем! Так горячо и искренне сочувствовала всем собравшимся на этом стареньком катерочке, чапающем вверх по реке через клочья низко стелющегося у воды тумана, что задыхалась не пролитыми слезами этого сочувствия и все пыталась вдохнуть поглубже.

И переживала ужасно свое полное несоответствие этому морю отчаянья и самой последней человеческой надежды!

Она чужая среди этих страждущих исцеления и помощи людей. У Майи все больше и больше крепло такое странное ощущение, словно она по великому блату заняла чье-то дефицитное койкоместо в клинике, в которой спасают пациентов от смерти и страшных болезней, чтобы сделать… ну, не знаю что… подтяжку рожи, что ли, увеличение груди какое-нибудь или накачку задницы жиром для пущей сексуальности. Или встала в одну очередь с малоимущими и больными за продуктами первой необходимости, выдаваемыми по карточкам, имея дома холодильник, под завязку забитый дорогущими дефицитными деликатесами и давно ни в чем не нуждаясь по жизни.

И Майка мучилась этим своим несоответствием, слушая этих женщин, и ругала себя распоследними словами за то, что вообще ввязалась в эту авантюру! И какого черта она послушала тетю Вику! Ну зачем, зачем?!

Да и с какой такой она-то проблемой?! Смешно! «Проблема»! Здоровая девка, руки-ноги на месте, голова варит, родные-близкие в порядке, занимается любимым делом! И куда она поперлась?! Когда тут у людей такое!! Такое!!

– …сказали третья стадия, опухоль сложная, и никто не берется оперировать, и вряд ли что поможет… – снова вздохнула женщина и улыбнулась своей удивительной улыбкой мадонны, принимающей любую Божью волю, даже такую страшную —…А Шура, муж мой, говорит: будем бороться. Вот прознал про Старца святого…

Майя вздохнула, кивнула в очередной раз и сбежала взглядом от этих глаз смиренной праведницы, посмотрев вперед – туда, где на самом носу катера замерла мужская фигура.

Когда они отошли от причала, мужчина неспешно прошел по палубе, осторожно переступая через рюкзаки и сумки, мимо рассевшихся прямо на палубе людей, которым не хватило места на лавках, и встал на носу, метрах в трех от Майи и ее невольной болезной спутницы. Да так и стоял, засунув руки в карманы джинсов, и смотрел куда-то вперед.

Майя место на лавке занять не успела, да и не спешила особо, если честно, словно хоть таким образом наказывала себя за несоответствие этим людям, собравшимся здесь. Вот и пришлось устраиваться на небольшом пятачке палубы на носу катера, усевшись на дорожную сумку, рядом с женщиной, которая тут же принялась рассказывать о своей болезни.

«Господи! – подумала с тоской, наверное, тысячный раз Майка. – И как я умудрилась во все это ввязаться? Как в другой мир попала, – и далеко не в первый раз за сегодняшний день подумала, глядя в спину мужчины: – Интересно, что же у него-то случилось? Тоже болезнь тяжелая? Не похоже, наверное, беда какая-то».

Мужчину этого она заметила сразу, как только вышла из вагона поезда. Майка помогала вынести вещи какой-то старушке с палочкой, которая не мешала даме тащить необъятный баул на колесиках, а рядом из соседнего вагона в то же время мужик помогал выйти другой пожилой женщине и перетаскивал на перрон ее вещи.

Прямо два пионера-тимуровца, ей-богу!

И тут обе эти тетки, еще минуту назад бывшие чуть ли не немощными инвалидками, как сговорившись, подхватив свои драгоценные клунки, тюки и сумищи, шустро засеменили вперед по перрону, и старушкина палка замелькала быстро-быстро, чуть ли не как орудие боя, а не клюка для поддержки. И Майя с мужчиной понимающе переглянулись и даже заговорщицки усмехнулись столь комичной ситуации, как два тех самых простодушных тимуровца, обжуленные ушлыми мошенницами.

И отчего-то вдруг задержались на пару секунд взглядом друг на друге.

Он был высокий, поджарый, по-спортивному подтянутый, темноволосый, но с седыми висками, добавлявшими его облику некую изысканность, одет в туристические дорогие ботинки, джинсы, белую майку, в спортивную, явно известной фирмы ветровку. И этот загородный стиль одежды «отдых – туризм» очень шел к его облику, к довольно суровому и закрытому выражению лица.

«Какой интересный! Вот с таким, наверное, ничего не страшно! Вообще ничего!» – прострелила неожиданная мысль в голове Майи, поразив ее необычайно.

Но тут выходивший из ее вагона пассажир отодвинул девушку в сторону, задев плечом, и Майя аж вздохнула, прерывая этот взгляд и как бы прогоняя свою шалопутную, странную мысль, успевшую обдать теплом где-то у сердца.

Задевший ее дядька извинился, она ему улыбнулась отстраненно, кивнула, поправила дамскую сумочку, перекинутую через плечо наискось, повесила на согнутую руку дорожную сумку и, стараясь не смотреть больше в сторону мужчины, вызвавшего такие неожиданные эмоции, поспешила вслед за всеми к зданию вокзала.

На вокзале она немного замешкалась: то туалет посетить после долгой дороги; то выспрашивала, где останавливается нужный автобус. А когда доехала до Речного вокзала, если можно так громко назвать маленький домик с кассой и диспетчерской, рядом белую кирпичную коробку туалета, пару больших пирсов на реке и ряды лавок под навесом для ожидающих пассажиров, то подивилась количеству собравшегося народа.