На следующий день Хелена поехала с детьми в Хелененталь. Погулять. В детстве ее часто отправляли к тетке в Баден. Какие там склоны Венского леса! Усыпанные палой листвой. Золотисто-коричневой под серыми стволами буков. Белые известняковые скалы, неожиданно выныривающие из-под земли. Сосны растут на этих скалах, осеняя их своими кронами, похожими на раскрытые зонтики. Развалины двух замков при входе в долину. Хелена с детьми свернули с дороги у отеля "Захер" и оставили машину. Пошли через Швехат. Река — жалкий ручеек в просторном русле. За Яммерпеппи Хелена отыскала дорогу к развалинам Меркенштайна. Они пробирались по узкой тропинке. Полдень. В это время тут еще малолюдно. Дорожка широкими петлями поднималась в гору по краю долины. Между серебристо-серыми стволами лежала темно-коричневая листва. Голые черные ветки переплетались на фоне безоблачного сияющего голубого неба. Там, где корни вырывались из земли, цвели, прячась в листьях, пролески. Хелена показывала девочкам каждый цветок. Лиловые чашечки с белыми тычинками растрогали Хелену. Чуть не до слез. Дети то и дело убегали вперед. Барбара влезала на каждый камень. Катарина глядела на них и сосала палец. Хелена осторожно вытащила палец у нее изо рта и взяла малышку за руку. Влажная ручка в ее руке и то, как девочка к ней прижалась, навеяли еще большую печаль. От Меркенштайна остались только развалины крепостных стен. Кое-где они поросли травой. Хелена опустилась на траву там, где, должно быть, некогда стояла главная башня. Оттуда ей была видна вся долина. Высокий обрыв речного берега. Представляя себе, как рыцари-разбойники наблюдали за долиной и высматривали жертвы, она снова чуть не расплакалась. Девочки стали играть в дом. Хелена слышала, как они делят комнаты. "Эта комната — моя. Тебе сюда нельзя". Хелена смотрела в небо. На противоположном склоне между деревьями виднелись скалы. Скалы были ничуть не выше деревьев. Их белые изломы блестели в свете солнца. На этом фоне сосны смотрелись черными силуэтами. Хелене казалось, что ее грудь разорвется. Перехватило дыхание. Ей пришлось выпрямиться и сделать несколько глубоких вдохов. Не надо резких движений. Голубое небо. Голубое, как невесомое перышко. Щебет птицы. Теплый воздух. Все сверкает на солнце. Вот бы никогда больше не шевелиться. Только сидеть. Детям надоело играть в дом. Им хотелось вниз, к реке. Поиграть камушками в воде. "Но. Только если вы обещаете не промочить ноги". Ноги промокли, и Хелена повезла девочек обратно в Вену. На обратном пути надо бы заехать к родителям в Хитцинг. Мокрые ноги стали предлогом отказаться от этого визита. Дома Хелена разрешила дочерям посмотреть телевизор. Легла на кровать. Подумать. Но ни о чем не думалось. Желала. Надеялась. Но не думала. Не обращала внимания на возню дочерей. После детской передачи Хелена легла спать вместе с девочками. Кровотечение было необычно сильным. Она чувствовала, как кровь вытекает тонкой непрерывной струей. Хелена приняла валиум.

В понедельник Надольный вызвал Хелену к себе в кабинет. Пусть захватит ему кофе. И себе тоже. Хелена поставила на поднос сахарницу и молочник. Задрожали руки. Пришлось изо всех сил следить за кофе. Чтобы не пролить. Она была уверена: Надольный скажет, что больше не нуждается в ее услугах. Она это знает. Надо было бы опередить его. Она тут уже два месяца. Ей никогда не казалось, что она делает нечто, на что способна лишь она. Да ничего такого и не было. Она могла привлекательно выглядеть. Могла писать письма без предварительной диктовки. Стенографии она не знала. Изучала историю искусств. Но не кончила курса. Хелена внесла кофе и присела к письменному столу Надольного. Она не знала, достаточно ли проработала, чтобы рассчитывать на пособие по безработице. Надо бы с кем-нибудь поговорить. О том, что теперь делать. А с Грегором — о деньгах. И рассказать родителям о Грегоре. И попросить помочь. Нытье под ложечкой прошло, зато грудь сжало будто тисками. Словно колотящееся сердце налетело на каменную стену, подергалось и остановилось. Хелена сидела очень прямо. Не брала чашку — было бы не скрыть дрожь в руках. Она боялась, что все-таки расплачется под конец разговора. Надольный молча выпил кофе и посмотрел на нее. Хелена разглядывала свои колени. Потом Надольный заговорил. Говоря, глядел в окно. Ну вот, некоторое время она здесь проработала. Собственно, брали ее секретаршей. Но. Она должна согласиться. Наверняка она может больше. Хелена удивилась, как вежливо Надольный обставляет ее увольнение. Ей стало еще тяжелее. У него. Продолжил Надольный. У него есть целый ряд проектов, которые потребуют всего его времени. Он перегружен. Она должна наконец попробовать начать что-то самостоятельное, в порядке эксперимента. Пусть соберет информацию. Потом изложит свои соображения письменно. Сначала в форме доклада. Это ей наверняка удастся. Одна фирма, производящая крем для загара, нуждается в помощи. В связи с соляриями. И новыми опасениями врачей. Вот список людей, с которыми об этом можно потолковать. И адрес. Ей следует приняться за дело немедленно. В ее распоряжении неделя. Потом потребуется текст. И рекомендации, как этой фирме предлагать свой товар. В будущем. Ему известно, что они за это не заплатят. Но разве это не шанс? Разве ее это не заинтересует? А о деньгах можно будет потом еще поговорить. Она ведь пока что-то вроде подмастерья. Надольный рассмеялся своей шутке. Хелена просто кивнула. Потом Надольный ушел. Весело сказал, что сегодня уже не вернется. Хелена отнесла посуду на кухню. Вылила свой кофе и налила горячего. Фрау Шпрехер остановила ее, когда она возвращалась к себе. Что стряслось? Хелена сказала ей только, что Надольный ушел до конца дня. Фрау Шпрехер закатила глаза и тоже пошла за кофе. Хелена взяла в кабинете Надольного бумаги. Начала читать. Расписывала встречи и с удовольствием глядела на заполняющийся ежедневник. Она сказала фрау Шпрехер, где и когда ее искать. Исполнившись чувства собственной значимости.

Хелене надо зайти в школу. Ее вызвала Катаринина учительница физкультуры. Хелена обрадовалась, что может вставить этот визит между другими. Так никто ничего не узнает. Катарина не смогла объяснить, зачем Хелену вызывают в школу. Весь завтрак смотрела в тарелку. Учительница — дура. Больше она ничего не сказала. Тогда Хелена позвонила в школу. Учительница говорила очень дружелюбно. Сказала, есть одна проблема. Ей бы хотелось, чтобы родители пришли вдвоем. Но, ради Бога, волноваться не стоит. Об этом вызове Хелена не стала говорить Грегору. Он бы тут же обвинил во всем ее. А потом сказал бы, что и учительница никуда не годится. И пусть они оставят его в покое со своей доморощенной психологией. В школе на Коттагегассе Хелена присела на скамеечку в коридоре. На стене висели детские рисунки. С них таращили глаза снеговики. У всех снеговиков — носы-морковки. И все морковки смотрят влево. Хелене вспомнилось, как она маленькой девочкой рисовала в детском саду солнце посреди листа. Ей так и виделся палец, которым монахиня указывала ей, что солнце нужно рисовать в уголке. С тех пор она загоняла солнце в левый верхний угол. Солнце бросало вправо вниз косые лучи. Ей хотелось рисовать правильно. Учительница не опоздала. Они отошли к окну. Школьный двор за окном — асфальтовый четырехугольник, окаймленный узкими клумбами. На клумбах тюльпаны. Ростки уже совсем большие. Некоторые помяты. И отпечатки башмаков. На асфальте лежало солнце, и его лучи блестели на влажных трещинах. Учительнице уже за пятьдесят. Невысокая и изящная. Темноволосая. В сером костюме. Ее фамилия Цехлинг, сказала она, она ведет уроки физкультуры. И вот какая проблема. Почему не пришел отец? Ей кажется, что дело важное. В конечном счете речь идет о глубинном комплексе. Как ей кажется. Во всяком случае. Выходящем далеко за пределы обычных школьных трудностей. Хелена испугалась. Немедленно почувствовала себя виноватой. Должно быть, что-то очень скверное. Над ней тяготеет вечное проклятие. Ни минуты покоя. Так же она чувствовала себя во время беременности, когда представляла, что может случиться. Больной ребенок. Инвалид. Хелена больше не смотрела на учительницу. Она глядела в пол. Боролась с наворачивающимися слезами. Смотрела сквозь грязные стекла на листья тюльпанов. Все было так далеко. Учительница молчала. Ждала объяснений. Почему не явился отец. Как можно более рассерженно, чтобы справиться с начинающейся паникой, Хелена спросила, не может ли она наконец узнать, о каком комплексе речь. В чем дело. "Да. Стало быть", — произнесла учительница. В принципе Катарина хорошая ученица. Но это вполне укладывается в общую картину. Вполне. Поэтому она предложила бы лечение. Она уже говорила со школьным психологом. Да. Стало быть. Катарина. Началось с того, что ребенок во время упражнения на кольцах отказался перевернуться вниз головой. И так покачаться. Потом она вообще перестала качаться на кольцах. Да. Больше и не подходила к снаряду. А с недавних пор она просто сидит в углу и вообще ничего не делает. Сидит, сжавшись в позе зародыша, и не делает никаких упражнений. Учительница с торжеством взглянула на Хелену. "И это все?" — воскликнула Хелена. Она была готова ринуться в класс и прижать девочку к себе. Взять на руки и больше не выпускать из объятий. Катарина. Теплый комочек, доверчиво прижимающийся к ней. Как, должно быть, она была одинока в эти минуты. А все смеялись над трусишкой. И чувствовали, что они лучше нее. Храбрей. Сильней. "Да. Разве вы не понимаете, что это значит, — сказала учительница. — Этот ребенок в принципе…" — "Вам не кажется, что вы преувеличиваете?" — спросила Хелена. Пришлось взять себя в руки, чтобы от ярости не начать заикаться. "Если вы не в состоянии на своих уроках добиться, чтобы все дети делали упражнения по собственной воле, то это ваши проблемы. Я же полагаю, что страх — признак ума. Я никого из своих детей не заставляю делать то, чего они боятся. Качаться на кольцах. По-моему, не так уж это и важно. Мы ведь не в джунглях. Если вы считаете, что страх нужно лечить и что все должны быть одинаковыми, тогда оставьте моего ребенка в покое. Если попытаетесь сунуться к девочке со своим лечением, я подам на вас в суд". Хелена задохнулась. Повернулась и пошла прочь. Учительница прокричала ей вслед: она-то знает, что это — основополагающая проблема. Хелена вылетела из школы. Поехала домой. Заперлась. Она ненавидела учительницу. Считала ее физкультурной фашисткой. А вдруг это она в чем-то виновата? Если бы она хоть чуть-чуть стала такой, какой представлял ее себе Грегор, то Грегор был бы здесь. Все было бы в порядке. А Катарина качалась бы на кольцах. Вниз головой. Вот уж унизительная поза, подумала Хелена. И девочка не сидела бы в углу. Сося палец. Скорчившись в позе зародыша. Хелена приготовила спагетти с подливкой. Любимое блюдо детей. Более-менее взяв себя в руки, Хелена позвонила Грегору. Рассказала ему всю историю. Даже со смехом. Поручила ему позвонить директрисе. Грегор согласился с ней. Хелена почувствовала прилив гордости. Грегор поговорит с директрисой. Разумно. И конфликт будет исчерпан. Преувеличенная реакция, скажет он. Со всех сторон. Моя жена очень эмоциональна. Но разве следует так запугивать первоклассников? Катарине нужно уделять больше внимания. В ближайшее время ей не стоит ходить на физкультуру. А вообще все это лучше поскорее забыть. Хелена сидела в машине перед школой во втором ряду длинной череды ожидающих автомобилей. Все уладится. Хелена начала сомневаться. Не следовало ли ей встать на сторону учительницы? Потеря отца. Не слишком ли страшно для ребенка? Не заключила ли она союз с отцом против девочки? Чтобы услышать от него доброе слово? Не нанесла ли ребенку вреда? Не потерпела ли поражения? Сначала с Грегором, а теперь — с детьми? Не следовало ли отстаивать Катарину иначе? Но она хотела защитить Катарину! Хелена больше ни в чем не была уверена. За обедом она спросила Катарину, почему та не хочет заниматься физкультурой. "Такое идиотство", — сказала девочка и продолжала есть. Она была в прекрасном настроении и попросила добавки. Хелена обрадовалась. Больше не спрашивала. Сразу после еды ей нужно уехать. В Вейдлингбах. Там располагалась лаборатория фирмы по производству солнцезащитных средств, и профессор Зельдерс обещал ей консультацию. Профессор Зигфрид Зельдерс. Хелена умылась и снова подкрасилась. Тушь. Тени. Пудра. Помада. Надела юбку и блайзер. Ей хотелось произвести наилучшее впечатление.