– Что-то я тебя не пойму, – помассировала виски Маргрет. – Неужели ты не осознаешь, что вводишь меня в блуд? Не могу же я, как ты, в один вечер переспать с целым взводом королевской гвардии…

– Ну, во-первых, это не гвардейцы, – помахала рукой Бастианна, – прошу не путать. А во-вторых, кто из нас, женщин, знает истинную цену себе? Рота, полк… С вечера о таком обычно не говорят, но под утро-то еще и не такое замаливают.

Маргрет тяжело вздохнула и покачала головой. Перед ней была совершенно не та гувернантка, которую она знала там, в замке. И как могло случиться, что в гувернантки ей определили именно эту корсиканскую пиратку – этого она понять не могла.

– И все же ни Клода, ни кого бы то ни было другого звать не надо, – предупредила она Бастианну.

– Опрометчивое решение, – по-своему истолковала ее решение корсиканка.

Маргрет засыпала у себя, на заднем сиденьи кареты, когда корсиканка выскользнула из их пристанища и исчезла в сумраке ночи. Луна к этому времени спряталась за тучи, костры погасли, даже цикады – и те приумолкли, словно бы прислушиваясь к медленно приближающемуся рассвету.

«Опять пошла соблазнять воинство адмирала!» – ухмыльнулась про себя герцогиня, чувствуя, что уже не осуждает корсиканку; после всего того, что услышала сегодня от нее и о ней, – не осуждает. И вообще, оказывается, жизнь совершенно не такая, каковой она представлялась ей, окруженной нянями, слугами и учителями, затворнице герцогского замка. Она, эта самая жизнь, значительно грубее, низменнее и в то же время проще. Маргрет вдруг открыла для себя, что великое множество людей живет по совершенно иным, каким-то своим законам, принципам и традициям, которые мало согласуются с той моралью, которую ей проповедовали, которую ей прививали и которую пытались возводить в ее сознании в некий абсолют. Это был тот самый мир взрослых людей – жестокий и циничный, который ей еще только предстояло постигать.

Маргрет снился луг, открывшийся из окна ее комнаты, и корабль – такой, каким она видела его когда-то проплывающим по Сене; только этот, во сне, представал со сломанными мачтами и порванными парусами. Сломанные мачты и порванные паруса что-то там, конечно же, символизировали, очевидно, нечто тревожное, трагическое. Но вот что именно – этого она ни во сне, ни уже потом, наяву, понять так и не смогла.

А еще ей снилась стая огромных черных птиц, молча проносящихся над ней… теперь уже почему-то погибельно привязанной к одной из мачт!

И это видение тоже, несомненно, было вещим и страшным, ибо то и другое она каким-то образом осознала еще во сне, и уже там, во сне, пыталась разгадать смысл происходящего. Вот только это ей никак не удавалось.

А просыпаться Маргрет начала оттого, что чья-то рука, возможно, Роя д’Альби, коснулась ее лодыжки и медленно поползла вверх, согревая и взбадривая своим теплом, возбуждая интимной нежностью, вторгаясь туда, куда даже рука возлюбленного вторгаться вообще-то не должна бы…

Еще во сне, перехватив эту руку, Маргрет на какое-то мгновение задержала ее, приподнялась, рванулась вверх по спинке сиденья, и только тогда, окончательно прозрев ото сна, ощутила возле себя и где-то над собой запах мужского тела, человеческого и лошадиного пота, запах выделанной кожи, несвежей одежды и еще чего-то такого, что напоминало ей только одного мужчину – Клода-Бомбардира, могучего, русоволосого нормандца, которого еще недавно она откровенно побаивалась, но в которого в то же время тайно, по-девичьи, была влюблена. И если бы она была настолько откровенной с собой, как это умеет и позволяет себе Бастианна, то призналась бы, по крайней мере самой себе, что первым мужчиной, которого она в своих девичьих грезах возжелала, и первым мужчиной, который вызвал у нее страстное влечение – был именно он, этот некогда лучший бомбардир полка, которого между собой они так и называли Отставным Бомбардиром.

– Не сопротивляйтесь, Маргрет, – почти шепотом и почти умоляюще попросил он. – Предоставьте все мне, я сам… Только не сопротивляйтесь.

И опять эта рука, только еще более напористая и бесстыжая…

– Прекратите же это свое рукоблудие, Клод! – задохнулась она, вскрикнув от неожиданности и от нахлынувшего на нее чувства сексуальной страсти. – Как вы можете?! Кто вам позволил?! Сейчас же уйдите. Где Бастианна?

– В озере.

– Что?

– И солдаты, и слуги… Все в озере. Теплая, душная ночь, теплая вода… Корсиканка, как ведьма, соблазнила их и повела в камыши, в воду.

Только теперь до слуха Маргрет начали доноситься возбужденные возгласы, визг корсиканки и ее колкие замечания, которыми она то ли отбивалась от наседавших на нее мужчин, то ли, наоборот, завлекала, разжигая свой очередной «костер», в котором должны были сгорать такие опостылые и в то же время такие сладострастные мужчины.

– Они не придут… – шептал Клод-Бомбардир, свободной рукой обхватив ее за талию и стаскивая вниз и в сторону, на сиденье. – Бастианна не пустит их сюда…

– Так она знает, что вы?!

– Конечно, конечно. Она-то и попросила меня…

– Проклятая сводня! Значит, вы с ней сговорились? – уже совершенно упавшим голосом спросила Маргрет. И Клод понял: слуг и солдат звать на помощь она не станет.

– Просто, она знает, что вы увлечены мною.

– Я – вами?!

– И что я точно так же безумно влюблен в вас, хотя, конечно же, и мечтать не смел о том, чтобы…

– А вы и не должны сметь. За одну эту попытку вас должны вздернуть на мачте… Или прямо здесь, на ближайшем дереве.

– Вы правы. Именно так они и поступят, если только узнают об этом от вас, – признал Отставной Бомбардир.

Маргрет сразу же ощутила, что хватка его ослабла, руки поникли, и вообще, все тело мужчины, доселе напряженное и страстное, как-то странно увяло.

Это успокоило герцогиню, придало уверенности ее словам и движениям. Отстранив обе его руки, она в то же время не отшвырнула их и даже не изменила позы. При свете пробивавшегося из-за тучи лунного сияния она видела тускло освещенные колени свои и непростительно оголенное левое бедро, платье на котором хотела тотчас же поправить, но… замерла:

– Маргрет! Госпожа герцогиня! – окликал ее лейтенант Гарден. – Где вы?

– Ответьте, – едва слышно прошептал Отставной Бомбардир. – Немедленно ответьте.

– Я здесь! – ей и самой голос показался слишком слабым и неуверенным, поэтому, опасаясь, как бы лейтенант не застал их обоих во время столь странного свидания, уже увереннее и резче повторила: – Я здесь, в карете! И не смейте приближаться ко мне, иначе я подниму слуг!

– Можете звать, но знайте, что они развлекаются с вашей служанкой. Как, впрочем, и мои «бессмертные». – Произнося это, лейтенант все приближался и приближался к карете, и это приводило Маргрет в ужас и ярость.

– Я сказала вам: не смейте подходить! Только посмейте притронуться к дверце, буду стрелять!

– Это вы уж слишком, герцогиня! – замешкался лейтенант буквально в трех шагах от кареты. – Мне и в голову не приходило… Всего лишь предосторожность. Я ведь купался вместе со всеми. А мой часовой…Словом, обычные меры предосторожности.

– Меня это не интересует! Ни ваши меры предосторожности, ни все вы.

– Почему бы вам не присоединиться к купающимся?

– Вы грубиян, лейтенант!

– Нет, я имел в виду, что вы будете поодаль от вашей знойной корсиканки и моих солдат. Под моим поручительством.

– Я сплю, лейтенант. Дайте мне возможность отдохнуть. Все ваши глупости выскажете завтра моему дяде, адмиралу де Робервалю.

– Черт, – простодушно признал лейтенант, – я совсем забыл, что вы не только дочь пэра де Роберваля, но и племянница адмирала де Роберваля, которого в эскадре побаиваются, как дьявола. – Простодушно рассуждал Гарден. – Приношу свои извинения, мадемуазель. Будем считать, что ничего не происходило. Если что – зовите. Спокойной ночи, госпожа герцогиня.

– Спо-кой-ной но-чи… – отчеканила Маргрет, давая понять, что это последние слова, которыми она удостоила какого-то там лейтенантишку.