«База спекуляции в нашей стране уничтожена, – провозгласил Сталин осенью 1935 г., – и если все же спекулянты у нас еще есть, то это можно объяснить только одним: недостаточной классовой бдительностью, либеральным отношением в отдельных звеньях советского аппарата к спекулянтам». Перед нами идеально чистая культура бюрократического мышления. Экономическая база спекуляции уничтожена? Но тогда нет надобности ни в какой бдительности. Если б государство могло, например, обеспечить население необходимым количеством скромных головных уборов, не было бы нужды арестовывать злополучных уличных торговок. Вряд ли, впрочем, такая нужда есть и теперь.

Сами по себе перечисленные выше категории частников, как по численности, так и по оборотам, не страшны. Нельзя же в самом деле опасаться штурма ломовых извозчиков, торговок беретами, часовых дел мастеров и скупщиков яиц на твердыни государственной собственности. Но голыми арифметическими соотношениями вопрос все же не решается. Обилие и разношерстность всякого рода спекулянтов, высыпающих наружу при малейшем административном послаблении, как сыпь при лихорадке, свидетельствует о постоянном напоре мелкобуржуазных тенденций. Степень опасности, какую представляют спекулянтские бациллы для социалистического будущего, определяется целиком общей силой сопротивления экономического и политического организма страны.

Настроение и поведение рядовых рабочих и колхозников, т.е. примерно 90% населения, определяются в первую голову, изменениями их собственного реального заработка. Но никак не меньшее значение должно получить соотношение между их доходом и доходом лучше поставленных слоев. Закон относительности наиболее непосредственно заявляет о себе как раз в области человеческого потребления!… Перевод всех общественных отношений на язык денежного расчета обнажит до конца реальную долю разных слоев общества в народном доходе. Даже при понимании исторической неизбежности неравенства в течение еще длительного времени, остаются открытыми вопросы о допустимых пределах неравенства, как и об его общественной целесообразности в каждом конкретном случае. Неизбежная борьба за долю в народном доходе станет по необходимости политической борьбой. Является ли нынешний строй социалистическим или нет, будет решаться не софизмами бюрократии, а отношением к строю самих масс, т.е. промышленных рабочих и колхозных крестьян.

Казалось бы, в рабочем государстве данные о реальной заработной плате должны бы особенно тщательно изучаться; да и вся вообще статистика доходов, по категориям населения, должна бы отличаться полной прозрачностью и общедоступностью. На самом деле как раз область, затрагивающая наиболее жизненные интересы трудящихся, окутана непроницаемым покровом. Бюджет рабочей семьи в Советском Союзе, как это ни невероятно, представляет для исследования несравненно более загадочную величину, чем в любой капиталистической стране. Тщетно пытались бы мы установить кривую реальной заработной платы разных категорий рабочего класса хотя бы за годы второй пятилетки. Упорное молчание на этот счет источников и авторитетов так же красноречиво, как и их щеголянье ничего не говорящими суммарными цифрами.

Согласно докладу наркома тяжелой промышленности, Орджоникидзе, месячная выработка рабочего поднялась за десятилетие 1925-35 в 3,2 раза, а денежная заработная плата – в 4,5 раз. Какая часть этого последнего, столь внушительно выглядящего коэффициента поглощается специалистами и верхними слоями рабочих, и, что не менее важно, каково выражение этого номинала в реальных ценностях, – об этом мы ничего не узнаем ни из доклада ни из газетных комментариев к нему. На съезде советской молодежи в апреле 1936 г. секретарь Комсомола, Косарев, заявил: «С января 1931 г. по декабрь 1935 г. заработная плата молодежи поднялась на 340%!». Но даже в среде тщательно отобранных молодых орденоносцев, щедрых на овации, это хвастовство не вызвало ни одного хлопка: слушателям, как и оратору хорошо известно, что резкий переход к ценам рынка ухудшил материальное положение основной массы рабочих.

«Средняя» годовая заработная плата, если объединить директора треста и подметальщицу, составляла в 1935 г. около 2.300 рублей, а в 1936 году должна составить около 2.500 рублей, т.е. 7.500 франц. франков по номиналу, вряд ли больше 3.500-4.000 франков по реальной покупательной способности. Эта цифра очень скромная сама по себе, еще более сожмется, если принять во внимание, что повышение заработной платы в 1936 г. есть лишь частичная компенсация за упразднение льготных цен на предметы потребления и отмену ряда бесплатных услуг. Но, главное, 2.500 рублей в год, 208 рублей в месяц, представляют, как сказано, среднюю плату, т.е. арифметическую фикцию, которая призвана маскировать реальность – жестокое неравенство в оплате труда.

Совершенно бесспорно, что положение верхнего рабочего слоя, особенно так называемых стахановцев, за последний год значительно поднялось: недаром печать старательно перечисляет, сколько те или другие орденоносцы купили себе костюмов, сапог, граммофонов, велосипедов или банок консервов. Попутно обнаруживается, кстати сказать, как мало эти блага доступны рядовым рабочим. О побудительных пружинах стахановского движения Сталин заявил: «Жить стало лучше, жить стало веселей. А когда весело живется, работа спорится». В этом очень характерном для правящего слоя оптимистическом освещении сдельщины есть та доля прозаической правды, что выделение рабочей аристократии оказалось возможным только благодаря предшествующим экономическим успехам страны. Движущим мотивом стахановцев является, однако, не «веселое» настроение само по себе, а стремление больше заработать. Эту поправку к Сталину внес Молотов: «непосредственным толчком к высокой производительности труда стахановцев – заявил он, – является простой интерес к увеличению своего заработка». Действительно: в течение нескольких месяцев успел выдвинуться целый слой рабочих, которых называют «тысячниками», так как их заработок превышает тысячу рублей в месяц; есть такие, которые заработывают даже свыше 2.000 рублей, тогда как рабочие низших категорий получают нередко в месяц менее 100 рублей.

Казалось бы, уже одна амплитуда заработной платы устанавливает совершенно достаточное различие между «знатным» и «незнатным» рабочим. Но бюрократии этого мало! Стахановцев буквально осыпают привилегиями: им отводят новые квартиры или ремонтируют старые; их отправляют вне очереди в дома отдыха и санатории; им посылают на дом бесплатных учителей и врачей; им выдают даровые билеты в кино; кое-где их даже стригут и бреют бесплатно и вне очереди. Многие из этих привилегий как бы нарочно рассчитаны на то, чтоб уязвить и оскорбить среднего рабочего. Причиной назойливой благожелательности властей является, наряду с карьеризмом, нечистая совесть: местные правящие группы жадно цепляются за возможность выйти из изоляции, приобщив к привилегиям верхний слой рабочих. В результате реальная заработная плата стахановцев превосходит нередко в 20-30 раз заработок рабочих низших категорий. Что касается особо удачливых специалистов, то их жалованьем можно во многих случаях оплатить работу 80-100 чернорабочих. По размаху неравенства в оплате труда СССР не только догнал, но и далеко перегнал капиталистические страны!

Лучшие из стахановцев, т.е. те, которыми действительно руководят социалистические мотивы, не радуются привилегиям, а томятся ими. И немудрено: индивидуальное пользование всякого рода материальными благами, на фоне общей скудости, окружает их кольцом зависти и неприязни и отравляет их существование. От социалистической морали такого рода отношения отстоят дальше, чем отношения рабочих капиталистической фабрики, связанных единством борьбы против эксплуатации.

За всем тем повседневная жизнь не легка и для квалифицированного рабочего, особенно в провинции. Помимо того, что 7-часовый рабочий день все больше приносится в жертву повышенной выработке, немалое число часов уходит на дополнительную борьбу за существование. Как признак особого благополучия лучших рабочих совхозов, указывается, например, на то, что трактористы, комбайнеры и проч., т.е. уже заведомая аристократия, имеют собственных коров и свиней. Теория, гласившая, что социализм без молока лучше, чем молоко без социализма, покинута. Теперь признано, что рабочим государственных сельско-хозяйственных предприятий, где, казалось бы, нет недостатка ни в коровах ни в свиньях, нужно для обеспечения своего существования создать свое собственное карманное хозяйство. Не менее поразительно звучит победное сообщение о том, что в Харькове 96 тысяч рабочих имеют свои огороды; другие города призываются равняться по Харькову. Какое страшное расхищение человеческих сил означают «своя корова» и «свой огород», и каким бременем ложится средневековое копанье в навозе и в земле на рабочего и особенно на его жену и детей!