Что-то похожее происходило в конце 60-х годов в советской противоракетной технике. Энтузиасты- конструкторы придумывали новые, все более изощренные проекты, невзирая на мнения некоторых академиков. Назовем их цель «Perpetuum demobile», благо что в русском языке есть слово «демобилизация». В отличие от XVIII века, конструкторам-противоракетчикам удалось внушить энтузиазм руководителям страны, и те вынули деньги из государственного кармана на реализацию проектов в бетоне, железе и электричестве.
Аналогия между проблемой вечного двигателя и проблемой ПРО может показаться надуманной – там фундаментальный закон природы, тут инженерно-экономическая задача. Но аналогия эта хромает меньше, чем кажется. Суть проблемы ПРО определяет закон природы, не менее фундаментальный, чем закон сохранения энергии. Это исторически первый закон современной физики, открытый Галилеем и отвечающий – ни много ни мало – за искривление пространства-времени и расширение Вселенной. Галилей установил – не важно, бросая ли различные шары с Пизанской башни или скатывая их по наклонной плоскости, – что если бы не сопротивление воздуха, то любые предметы падали бы в поле тяготения Земли совершенно одинаково. Напослегалилеевском языке это означает равенство инерциальной и гравитационной масс, на языке послеэйнштейновском – «принцип эквивалентности». А на языке противоракетном это означает, что на самом протяженном – безвоздушном – участке баллистической траектории движение смертоносной боеголовки неотличимо от движения воздушного шарика. В этом была физическая суть проблемы, с которой пытались справиться создатели противоракетных радиолокаторов.
Академик Минц – по своему служебному положению – не только лучше других разбирался в проблемах радиолокации. Он, несомненно, был в курсе высших противоракетных обсуждений и знал о критическом мнении ядерных академиков-физиков. Почему же он, инженер-конструктор, должен был принять сторону физиков, а не своих коллег инженеров?
Была прежде всего простая личная причина. АЛ. Минц и Ю.Б. Харитон были ближайшими и многолетними соседями по лестничной площадке, дружили семьями. В период противоракетных дебатов Минц знакомил Харитона со своим институтом, с работами, которые там велись. Не видно причин, помимо ПРО, чтобы Харитон, при его занятости, тратил бы время на знакомство с областью, которой сам никогда не занимался.
Важнее, однако, другая – более научная – причина. A.J1. Минц получил образование физика – окончил физмат университета в 1918 году, а экзамены на радиоинженера он слал экстерном в 1932-м, уже крупным радиоспециалистом. По словам академика Л.И. Мандельштама: «Будучи виднейшим практическим инженером по радиостроительству, А.Л. МИНЦ в то же время является выдающимся и разносторонним исследователем в области научной радиотехники». Никто в России не имел такого права судить одновременно и о физике, и о радиотехнике, как Л.И. Мандельштам.
Оправдывая это суждение, А.Л. Минц в своем институте создал сильный отдел теоретической физики – неоправданно сильный с военно-промышленной точки зрения. Однако Минц считал, что присутствие первоклассных физиков-теоретиков благотворно для обшего уровня института.
По этим причинам в разногласии физиков и инженеров по поводу противоракетной обороны Минц должен был принять сторону физиков. Их правота следовала не из какого-то только им известного закона, а из теоретического осмысления накопленного научно-технического опыта с привлечением относящихся к делу соображений военного дела и экономики.
Ведь и задача вечного двигателя была вполне разумно и смело поставленной, когда ее пытались решить в XVI веке. Задача эта была гораздо более здравой, чем поиски философского камня (способного из бедных и больных делать богатых и здоровых). Научный закон сохранения энергии, можно сказать, был теоретическим осмыслением накопленного опыта технических неудач.
Для задачи стратегической противоракетной обороны – из-за ее государственной важности – два века сжались в одно десятилетие, но путь к убийственному выводу был тем же: теоретическое осмысление технического опыта неудач.
В США могучий ВПК не помешал руководителям страны принять этот теоретический вывод. В СССР – помешал. «На этом маленьком примерике судите сами об Америке», пели когда-то советские куплетисты… Но пусть куплетисты занимаются сейчас антисоветской пропагандой.
Для А.Л. Миниа государственная политика особой важности означала трагический финал его личной жизни. В сущности, он тогда ощутил то же, что американский президент Эйзенхауэр в 1961 году, когда предупредил американский народ о неоправданно растущем влиянии ВПК. И то же, что ощутил Сахаров в 1962 году, когда, приложив все свои силы, так и не смог предотвратить бессмысленное ядерное испытание. Об этом Сахаров вспоминал двадцать лет спустя: «Ужасное преступление совершилось, и я не смог его предотвратить! Чувство бессилия, нестерпимой горечи, стыда и унижения охватило меня. Я упал лицом на стол и заплакал. Вероятно, это был самый страшный урок за всю мою жизнь». 40-летний Сахаров извлек этот урок – изменил свою жизнь и – в меру сил – жизнь страны.
75-летний Минц – и по возрасту, и по складу характера – такой возможности не имел. Он мог л ишь уйти, оставив свой институт на произвол судьбы – на произвол коснеющего военно-нромышленного комплекса. И не мог – не имел права – объяснить своим сотрудникам, что вынуждает его это сделать.
Он, конечно, понимал, что все его рекордные радиотехнические сооружения, как и Радиотехнический институт, появились на свет потому, что партия-и-правительство предоставили средства на это. Однако все предыдущие радиорекорды Минца имели вполне осмысленное назначение, независимо от того, что некоторых он добивался в качестве зэка, а других – под личным присмотром маршала госбезопасности Берии. Целью там было все более широкое радиовещание и все более глубокое изучение микромира.
Совсем иной была ситуация в конце 60-х годов, когда рождалось производственное объединение «Вымпел». Создавая новую технику, важно понимать, когда переходить к следующей стадии работ и переходить ли вообще. Поисковые исследования, конструирование и, наконец, производство – это затраты очень разных масштабов – по круто нарастающей. Военно-промышленные события конца 60-х годов, в сущности, показывали Минцу, как и Сахарову, насколько неэффективно руководство наукой и техникой, а значит, и страной.
А как было у Минца на душе накануне ухода, говорит такой эпизод. Он как-то пригласил к себе в кабинет сотрудницу, душевно близкую ему, и, пожаловавшись на отсутствие взаимопонимания с начальством, неожиданно сказал: «Дело идет к концу жизни. Когда я умру, институт, вероятно, будет меня хоронить. Чтобы меньше было хлопот, я тут набросал эскиз надгробного памятника. Возьмите – только Вам могу это доверить». Эскиз пригодился через четыре года.
После ухода Минца сотрудникам института оставалось утешаться памятью о своем первом директоре, любовным уважением к нему и… неведением. Во всяком случае, на уровне Д.Б. Зимина ни о каких стратегических сомнениях в проблеме ПРО никогда не говорилось. Есть постановление ЦК, и вперед! Зимин, надо сказать, не принимает изложенную выше гипотезу о том, что было на уме у Минца в конце 60-х годов. Он прекрасно помнит энтузиазм Минца по отношению к проблеме ПРО – на волне этого энтузиазма, собственно, он и получил в 1964 году лабораторию. Но это в 1964-м, и это – то, что Зимин мог видеть и знать по своему невысокому служебному положению в империи ВПК. Он ничего не знал о проекте «Аврора», зашита и поражение которого состоялись в 1967 году. Он даже не знал, что разрабатывал антенну для стрельбовой станции ПРО второго поколения (первое поколение делали не в РТИ).
