— И об этом я подумал, — сказал Сальва. — Но в таком случае Караколли имел бы в своем распоряжении фальшивку, уже давно приготовленную, что мне кажется невозможным. Да и откуда бы он ее взял? Решительно здесь какая-то тайна, и тем более загадочная, чем меньше мы понимаем — пока по крайней мере — выгоду от такой подмены. Что касается Караколли, мне трудно представить его в роли фальсификатора.
На этом закончился обмен мнениями, и они покинули «Антико кафе греко». Мореше остановился в Доме иезуитов и поэтому должен был вернуться туда до полуночи. Сальва же еще побродил немного по улицам, думая то о былой римской славе, которую он нисколько не уважал, то о той молоденькой журналистке из «Ла Стампа», которая сказала, что знает о найденном манускрипте. Кто разнес новость? И к чему это глупое замечание об угрозе папству?
Неужели Караколли сболтнул кому-то, кто оповестил весь Рим, приплюсовав мнимую угрозу, чтобы новость выглядела помрачнее?
Едва Сальва вошел в холл своего отеля, как к нему поспешил консьерж, всем своим видом выказывая чрезвычайную угодливость.
— Egregio professore, telefono, per lei. Il Vaticano, per lei. Oh, egregio professore, il Papa, per lei[6].
Сальва, ворча, направился к телефонной кабине и набрал номер, сообщенный ему консьержем. Трубку снял личный секретарь магистра Караколли.
— Ах, профессор… Какое счастье, что вы позвонили! Соединяю вас с монсеньером.
— Профессор… — услышал он необычайно пронзительный голос нунция. — Случилось нечто невероятное… С вами никого нет рядом?
— Ни человека, — утвердительно ответил Сальва, бросив взгляд в сторону возвратившегося на свое место консьержа. — В чем дело?
— Исчез профессор Стэндап!.. После сегодняшнего послеобеденного чтения он должен был встретиться с кардиналом Бонино… Он не пришел. Мы позвонили в отель, где он должен был встретиться с одним британским коллегой. Но и там он не показывался. В восемь часов мы пришли в клуб «Agnus Dei», в котором я условился с ним провести вечер… Никого. Я ждал до половины десятого, периодически звоня в его отель… Профессор, я встревожен. Такой пунктуальный человек…
— И в самом деле странно, — согласился Сальва.
— Должен ли я поставить в известность полицию?.. Не знаю, что и делать. Может быть, он появится, и мне не хотелось бы, чтобы…
Можно было посмеяться над беспокойством нунция, не сделайся пунктуальность английского ученого притчей во языцех.
— Завтра в десять утра мы должны продолжить перевод. Подождем и, если он не объявится, сообщим в полицию, — предложил Сальва.
— Возможно, вы и правы, — согласился Караколли, — но, надеюсь, бедняга не нуждается в нашей помощи. Представьте, может, он заблудился в городе, может быть, ранен… В его-то возрасте… Столько бродяг развелось в наше время…
На следующий день в назначенный час оставалось лишь констатировать: Стэндап не возвращался в свой отель. Не появился он и на утренней встрече в зале Пия V. Лицо нунция посерело. Каноник Тортелли с магнитофоном под мышкой, казалось, был доволен пропажей переводчика.
— Ничего хорошего не выйдет из этого безумного чтения, — заметил он. — Его преосвященство предупредили?
— Нет еще, — вздохнул Караколли. — Ах, какое досадное… как бы это сказать?.. Faccenda! Che brutta… [7]
Преподобный отец Мореше уселся в кресло, которое накануне занимал кардинал Бонино. Его живые глазки перебегали с Сальва на нунция, с нунция на настенные часы, с полным безразличием не прекращавшие продлевать время опоздания англичанина, подтверждая тем самым факт его отсутствия.
— Ну что ж, — бросил наконец Сальва, — не лучше ли будет и впрямь предупредить его преосвященство, как предлагает каноник?
— Придется, — обреченно вздохнул нунций. Тяжело поднявшись, он поплелся к телефону у входной двери.
Никто не слышал разговора двух прелатов. Вернувшись, Караколли устало опустился на стул перед манускриптом, церемонно положенным на стол библиотекарем.
— Что он сказал? — озабоченно спросил каноник.
— Он сказал: «Requiescat in pace!» [8]
— Неужели Стэндап умер?! — воскликнул Сальва.
— На латинском он также сказал: «Продолжайте переводить».
— Продолжать переводить? — протестующе вскричал каноник. — Опять!
Между тремя священнослужителями последовала шумная перепалка. После двух часов бесплодной дискуссии все единогласно решили, что кардинал прав. В ожидании гипотетического возвращения исчезнувшего Удалось все-таки уговорить Караколли взяться за дело. Прежде чем согласиться, он использовал весь свой мимический репертуар, переходя от манерной скромности к целомудренному возмущению, после чего, раз десять утерев лоб клетчатым носовым платком, приступил к выполнению возложенной на него задачи. При этом у него были вид и голос школьника, старательно разбирающего плохо понятный почерк.
Все это время мысли Адриана Сальва блуждали в другом месте. Что ему теперь делать в этой глуши? Ведь раньше им руководило не только любопытство. А теперь оказалось, что манускрипт подделан и британский подданный, вовсе не расположенный к бегству, исчез. Да и что знаем мы о существах и вещах, когда они пропадают из нашего поля зрения? Чужая загадка лишь отражает нашу собственную странность.
«Штормы на Средиземном море случаются часто, и опасность их в том, что налетают они неожиданно. Спокойную гладь вдруг взлохмачивает сильный ветер, превращающий мертвый штиль в грозную стихию. Так и в эту ночь на судно, направлявшееся к Родосу, внезапно обрушились такие высокие и мощные волны, что оно опрокинулось.
Басофон поспешил к каюте своего господина. Отовсюду уже хлестала вода. Застигнутый ею во сне, ошалевший Гермоген наверняка захлебнулся бы, не вмешайся молодой человек. Вынужденный спрыгнуть вместе с ним в водоворот и поддерживать его голову над водой, Басофон, казалось, чувствовал себя в разбушевавшейся водной стихии так же уверенно, как на твердой земле, а — о чудо! — посох так хорошо держался на воде, что они вцепились в него, тогда как судно, кружась в последней агонии, погружалось в пучину.
Долгие часы их носило по волнам, пока не выбросило на песчаную полосу, над которой возвышался крутой скалистый откос, поросший скудной растительностью.
— Я обязан тебе жизнью, — произнес Гермоген, как только обрел способность говорить. — Без тебя я погиб бы в этом кораблекрушении. А без этой палки мы недолго продержались бы среди чудовищных волн.
— Этот посох — подарок доброго Иосифа, — ответил Басофон. — Но к сожалению, посох не всегда бывает любезен.
— Тот Иосиф, должно быть, великий чародей.
— Нет, он всего лишь плотник, но не говорят ли, что у каждого плотника свои хитрости? Уж если кто из вас волшебник, так это вы, о мэтр. Об этом я слышал на корабле.
Вымокший до нитки, жалкий, дрожащий от холода, Гермоген совсем не походил на ученика и последователя Великого Гермеса, а скорее — на нищего, брошенного в сырую яму. И все же слова юноши польстили ему. Он приосанился и сказал:
— Дружище, я готов научить тебя кое-чему из того, что умею. И это справедливо, ибо ты спас меня от неминуемой смерти. Но скажи вначале: что ты знаешь о магии?
— Только одно слово, доверенное мне недавно. Я должен был сказать его, когда вас встретил. Но вы так быстро приняли меня на службу, что я забыл его произнести.
— Что за слово?
— Гадалкавар, — выпалил Басофон. Гермоген рассмеялся:
— Какой плут научил тебя этому вздору? Ты хоть знаешь, что означает «гадалкавар» на александрийском диалекте? «Я осел!» Над тобой кто-то захотел подшутить, это точно.
Гнев овладел юношей.
— Вот вернусь и переломаю ему кости!
— Послушай, ведь это всего лишь шутка. К тому же мы очень далеко от Александрии и твоего шутника. Пойдем-ка и попробуем отыскать какое-нибудь человеческое существо.
