– Может быть, отец думал, что это единственное, что достойно передать сыну, – неожиданно сказал Артур. – В остальном, ты знаешь, он мало был похож на «благочестивого отца» из воскресной книжки… И когда оказалось, что я неспособен линию провести ровно, он потерял ко мне всякий интерес…
На следующее утро я вместе с леди Редверс и Артуром выслушал отчет доктора, который подтвердил наихудшие опасения. Сэр Арчибальд так и не приходил в сознание, и его время в этом мире заканчивалось. Речь шла о днях, не о неделях.
…Тягостная атмосфера дома, застывшего в ожидании неизбежного, по-своему сказывалась на каждом его обитателе. И без того превосходно вышколенная прислуга превратилась в невидимок, но это не спасало их от тихих и жестких выговоров леди Редверс, которая отчитывала их самолично, не доверяя этого дворецкому или экономке.
Артур – после того первого вечера – на удивление мало нуждался в моем обществе. (Может, потому, что мы очень по-разному представляли себе «допустимое» количество выпитого, и я, заметно уступая Артуру в выносливости, твердо придерживался своей нормы.) Почти все время он проводил вне дома, возвращаясь иногда за полночь, – хотя, надо отдать ему должное, никогда не терял самоконтроль и дар речи.
Я оказался предоставлен сам себе и часами прогуливался по Лондону, неохотно думая о возвращении, изучал библиотеку, пытался делать выписки для своей новой книги… И, конечно, размышлял о том, кто умирал, находясь под одной крышей со мной. Характер сэра Арчибальда был виден во всем: в его ярких солнечных картинах и коллекции холодного оружия, заполняющего каждую стену в доме; в «фермерских» глиняных трубках в курительной; в откровенно непристойной, но выполненной с большим искусством скульптуре Леды и лебедя в саду; в прожогах и следах от пепла на коврах у ножек каждого кресла в библиотеке, в радужных радостных бликах от витражей (ручаюсь, в доме не было ни одного простого стекла!), которые сейчас смотрелись так неуместно… В библиотеке висела уменьшенная копия знаменитой «Прекрасной безжалостной дамы». Золотоволосая фея склонилась над рыцарем, спящим на склоне холма, усыпанного маками, с цветом которых перекликалось ее пышное алое платье. Отброшенный в сторону меч, поймавший на лезвие закатный отблеск, был бессилен его спасти. «…Цветы в кудрях, блестящий дикий взор…» Для этой картины позировала не нынешняя леди Редверс, и я сомневался, что такая совершенная красота вообще существует в нашем бренном мире.
Я искренне сожалел о том, что мне не суждено было познакомиться с этим невероятно талантливым человеком раньше, – а теперь от него осталась лишь угасающая бездумная плоть.
На четвертый день своего приезда я сидел в гостиной и старался не шуршать страницами «Обсервера», Артур устроился на диване напротив меня и, казалось, дремал. В доме царила тишина.
И вдруг, посередине статьи о гомруле я почувствовал скользнувший по шее холодок. Я не встревожился и машинально отметил, что кто-то вошел в дом с улицы. Краем глаза я отметил, что по центральной лестнице кто-то идет наверх, на второй этаж – темное пятно на грани видимости.
И вдруг в мозгу возник красный сигнал тревоги, и я повернул голову, чтобы пристальней рассмотреть посетителя. По лестнице плавно и беззвучно поднималась женщина в глубоком трауре, ее лицо было скрыто черной вуалью. Я не мог понять, кто она, почему дворецкий не доложил о визите, и машинально встал с кресла, собираясь что-то сказать… и тут в гостиную вошла камеристка леди Редверс, уж не помню, с каким сообщением для Артура.
Ее глаза равнодушно скользнули по лестнице, не задерживаясь, словно там никого не было! Я молча переводил взгляд с нее на лестницу, с лестницы на нее… на лице камеристки наконец проступило удивление и недовольство, но оно было вызвано исключительно мной и моим нелепым поведением!
Дама в трауре тем временем исчезла из моего поля зрения. Судя по всему, она направилась к личным покоям лорда и леди Редверс, и меня пробрал холодный пот, когда я понял, что, может быть…
На следующий день я убедился, что ни слуги, ни Артур не видят эту странную гостью.
Никто, никто в доме не обращал на нее внимания, хотя однажды леди Редверс едва разминулась с ней на лестнице. Она сохраняла свой обычный, невозмутимо-недовольный вид, и взгляд ее был прикован к Артуру, но мне показалось, что она на десятую долю дюйма отшатнулась в сторону, когда мимо нее прошла Дама в Черном.
Я бы хотел знать, что она почувствовала в ту секунду – смутную тревогу? Укол страха? Холод, который так часто сопровождает сверхъестественные явления? Но миг замешательства прошел так быстро, что я не был даже уверен, что точно видел его.
И если вы думаете, что я сгорал от любопытства и желания исследовать этот феномен, вы ошибаетесь. Напротив – меня леденил ужас, а в голове царил полнейший хаос.
Бессонная ночь, и в памяти все время звенели слова Артура. «Если ее видит кто-то не из нашего рода, это значит, что он скоро умрет».
Мысли о неотвратимом, о неизбежном сводили меня с ума. Я проклинал себя за легкомысленный интерес к сверхъестественному, проклинал свой «научный подход», свое тщеславие, проклинал каждый рассказ в своем сборнике… Слезы душили меня, и я, взрослый двадцатиоднолетний мужчина, дал волю слабости, тут же устыдившись звука собственных рыданий.
Разбитость во всем теле, пульсирующая головная боль, страх и отупение от бессонной ночи – таким я вышел утром из своей комнаты.
А навстречу мне по коридору плавно и бесшумно шла Черная Дама, и глаза ее блестели сквозь вуаль.
И тут во мне вспыхнула жажда жизни, равной которой я никогда не испытывал. За долю секунды я вспомнил рассказ Артура.
Вспомнил, чего боится Черная Дама!
Она продолжала надвигаться прямо на меня.
Я схватил со стены первое, что мне попалось – зубчатую индийскую саблю. Черная Дама остановилась и отступила назад на крошечный, едва заметный шажок.
Я с воплем занес саблю над головой, и…
Меня остановила такая малость, такая не стоящая упоминания деталь…
Когда я подошел к ней вплотную, в мои ноздри проник легкий запах духов и пота. То утро было не по-зимнему солнечным и теплым. Но… но призраки не потеют!
И тут Черная Дама с легким вскриком рухнула в обморок, я отшвырнул саблю и бросился к ней, а леди Редверс вышла из своей спальни.
Я откинул вуаль и увидел лицо с картины… Пульс бился, и ее дыхание было ровным. Я понял, что эта женщина не так молода, как мне сперва показалось, скорее ровесница леди Редверс, чем моя, но ее красота по-прежнему могла послать в бой тысячу кораблей…
А затем я поднял голову и увидел исполненную сожаления улыбку леди Редверс. Кроме этой улыбки, ничто не выдавало ее чувств.
О, сэр Арчибальд был невероятно талантливым художником, но в одном он ошибся – Прекрасную Безжалостную Леди он написал не с той натурщицы.
***
Позже я узнал всю историю – частично восстановил ее сам, частично по слухам и газетным сообщениям. Оказывается, Фанни Льюис была натурщицей сэра Арчибальда до того, как ее с этого места вытеснила нынешняя леди Редверс. Их соперничество зажгло в сердце леди Редверс ненависть, которая за тридцать лет не только не угасла, но постепенно сделалась самой основой ее натуры; особенно когда леди Редверс выяснила, что сэр Арчибальд содержал Фанни все эти годы, и, кроме того, завещал десять тысяч фунтов.
Не знаю, у кого впервые появилась идея использовать глупца, и так наполовину верующего в привидения – у матери или у сына. Я думаю, это больше соответствует остроумной жесткости Артура – от прочих его проделок в колледже эта отличается лишь масштабом.
Они разделили работу: мать якобы великодушно пригласила соперницу попрощаться с ее давним возлюбленным; а сын рассказал историю о Черной Даме так, чтобы она запала мне в память и в душу.
Разумеется, никто не должен был замечать такого вопиющего нарушения этикета, как любовница в доме законной супруги – слугам были отданы соответствующие приказания, и, что немаловажно, поведение хозяев, игнорирующих Фанни, тоже не вызвало у прислуги вопросов. Все представление было разыграно ради меня одного – как я теперь понимаю, Артур внешне случайными замечаниями искусно доводил меня до готовности.
