– Но я жить хочу! – взревел Автоматей. – Хочу жить! Жить!! Слышишь ты меня?!

– Это совсем другой разговор, – спокойно ответил Ух, – не о твоем положении, а о твоих желаниях. Ты хочешь жить, то есть располагать будущим, становящимся твоим «сегодня», поскольку именно к этому сводится жизнь целиком и полностью. Но, как мы уже установили, жить ты не можешь, поскольку отсутствуют условия для этого. Речь может идти только о том, каким образом жизнь прекратить – ценой долгих мучений или же легко, когда, втянув побольше воды…

– Достаточно! Не желаю! Пошел прочь!!! – заорал Автоматей, вскочив на ноги со стиснутыми кулаками.

– Вот-те здрасьте! – возразил ему Ух. – Уж не говоря об оскорбительной форме подобного приказания, для меня однозначно свидетельствующего о расторжении дружбы, как можно выражаться столь неразумно? Что значит это твое «прочь»? У меня, что ли, есть ноги, на которых я мог бы уйти? Или хотя бы руки, чтобы с их помощью отползти? Ты же прекрасно знаешь, что это не так. И если хочешь от меня избавиться, тебе достаточно вынуть меня из своего уха, – которое, замечу, не кажется мне лучшим местом на свете, – и забросить куда подальше.

– Хорошо же! – вскричал охваченный гневом Автоматей. – Сейчас я это сделаю!

Однако, как ни ковырялся он пальцем в ухе, ничего у него не получалось, его друг слишком глубоко в нем сидел. Тогда робот принялся изо всех сил трясти головой, как бешеный.

– Похоже, у тебя ничего не выходит, – заметил Ух, выдержав паузу. – Вопреки твоему и моему желанию, видимо, так нам не расстаться. Придется согласиться с данным фактом, поскольку факты – вещь упрямая и неопровержимая. Что касается, между прочим, и твоего теперешнего положения. Ты хочешь иметь будущее любой ценой, что представляется мне неразумным, но будь по-твоему. Позволь мне, в таком случае, обрисовать вкратце это твое будущее, потому что знать – всегда лучше, чем не знать. Бессильное отчаяние вскоре вытеснит сотрясающий тебя сейчас гнев. Но и оно, в свою очередь, после ряда бурных и тщетных попыток найти способ спасения, уступит место тупому безразличию. А тем временем невыносимый зной, который даже я ощущаю в своем недоступном солнечным лучам убежище, будет, в полном согласии с законами физики и химии, иссушать все больше твой организм. Сначала пересохнут твои суставы, и даже малейшее движение будет даваться тебе со скрипом и скрежетом, мой бедолага! Затем, когда твой череп раскалится на солнце от зноя, перед твоими глазами возникнут вертящиеся разноцветные круги, но это совсем не похоже будет на любование радугой, поскольку…

– Замолкни, наконец, мучитель мой! – крикнул Автоматей. – Я не собираюсь слушать, что меня ожидает! Молчи и не отзывайся, понял?!

– Не надо так кричать. Ты же знаешь, что мне слышен даже тишайший твой шепот. Значит, ты не желаешь знать о своих будущих мучениях? Но, с другой стороны, это будущее хочешь иметь? Где логика? Ну что ж, я замолчу. Отмечу только, что ты поступаешь некрасиво, обращая свой гнев на меня, словно это я виноват, что ты оказался в столь плачевном положении. Виновницей твоих несчастий, сам знаешь, была буря, я же – твой друг. И невольное мое присутствие и участие в предстоящих тебе мучениях, весь этот многоактовый спектакль страданий и затяжной агонии, уже сейчас доставляет мне огромное огорчение. Меня по-настоящему страшит, что будет, когда зной…

– Значит, ты не хочешь замолкнуть? Или же не можешь? Ты, ненавистное чудовище!.. – взорвался Автоматей и заехал себе кулаком в ухо, где отсиживался его приятель. – Если бы только попалась мне здесь какая-то щепочка или веточка, немедленно выковырял бы тебя, раздавил как гадину!

– Мечтаешь о том, чтобы меня уничтожить? – огорченно спросил Ух. – Воистину, ты не заслуживаешь не только электродруга, но вообще никого, кто бы испытывал к тебе братское сострадание!

Автоматея охватил новый приступ ярости. Так они бранились, ссорились и пререкались всю первую половину дня, пока бедный робот не ослабел от криков, прыжков и размахивания кулаками и не исчерпал запас сил. Присев на камень, он издавал одни тяжкие вздохи, вглядываясь в океанскую пустыню. Несколько раз он принимал облачка на горизонте за пароходный дым. Однако Ух гасил эти иллюзии в зародыше, напоминая ему об одном шансе из четырехсот тысяч, что бесило и приводило в отчаяние Автоматея, потому что Ух всякий раз оказывался прав. Наконец, оба надолго замолчали. Робот в отупении следил, как тени от скал подползают по слепящему песку к береговой линии, когда Ух снова заговорил.

– Что молчишь? Или уже видишь те разноцветные круги, о которых я тебе говорил?

Автоматей даже не стал отвечать ему на это.

– Ага! – продолжил Ух. – Видимо, не только круги уже, но и наступает то отупение, которое заранее я так точно тебе описал. На самом деле, просто удивительно, сколь неразумным становится разумное существо, когда обстоятельства загоняют его в угол. Достаточно запереть его на необитаемом острове, где ему предстоит погибнуть, доказать как дважды два, что это неизбежно, указать ему единственный выход из положения, которым он может воспользоваться, обладая разумом и волей, – и какая за это благодарность? Куда там, он продолжает питать надежду, а если ее нет, предается иллюзиям и предпочитает погрузиться в сумасшествие, а не в ту воду, что…

– Прекрати болтать о воде! – прохрипел Автоматей.

– Я хотел только указать на иррациональность твоего поведения, – возразил Ух. – Я же больше не уговариваю тебя, не склоняю к тем или иным поступкам. Хочешь медленной смерти, не желаешь ничего предпринять, выбираешь такой конец – дело твое, но подобное решение стоит хорошо обдумать. Насколько же глуп и ложен страх перед смертью как переходом в состояние, заслуживающее разве что восхваления! Что еще может сравниться в совершенстве с небытием? Согласен, предшествующая ему агония как таковая выглядит не очень привлекательно, но, с другой стороны, не было еще на свете никого настолько слабого физически и душевно, кто бы не справился с ней и не сумел умереть окончательно и без дураков. Ничего особенного нет в агонии, если она под силу даже последнему слабаку, ослу и балбесу. Более того, если справиться с ней способен всякий, что необходимо признать (по крайней мере, я не слыхал, чтобы кому-то не достало на это сил), то не лучше ли насладиться мыслью о всеблагом небытии, которое открывается за ее порогом? Поскольку, умерев, невозможно уже ни о чем думать, ибо смерть и мышление друг друга исключают, когда же еще как не при жизни, пристало оценить все преимущества, выгоды и удобства, которые тебе сулит смерть! Только сам подумай: никакой тебе борьбы, беспокойства, страхов, никаких телесных и душевных страданий, никаких жизненных бед и невзгод, – разве одного этого мало? И никакие всемирные силы зла, ополчившиеся на тебя, больше тебе не страшны! Что может сравниться с неуязвимостью и упоительной безопасностью покойника! А если учесть, что это не переходное какое-то состояние, мимолетное и нестойкое, что его невозможно отменить или нарушить, то невыразимый восторг…

– Чтоб ты пропал! – послышался слабый голос Автоматея, за чем последовало краткое крепкое ругательство.

– Как же мне жаль, что это невозможно! – немедленно парировал Ух. – Не только завистливая ревность (поскольку нет ничего превыше смерти, о чем я уже говорил), но и чистейший альтруизм побуждают меня сопровождать тебя до конца. Самому мне доступ в небытие закрыт, ибо мой изобретатель создал меня из-за своих конструкторских амбиций неуничтожимым. Оторопь меня берет при мысли, что мне придется прозябать внутри твоего заскорузлого от морской соли высохшего трупа, разложение которого дело не скорое; придется поневоле разговаривать с собой – вот что меня удручает. И сколько придется еще дожидаться того, одного из четырехсот тысяч, судна, что случай приведет к этому островку, согласно моим расчетам…

– Что?! Ты не сгинешь тут?! – заорал вырванный из оцепенения словами Уха Автоматей. – Значит, ты будешь жить, тогда как я… О, не дождешься! Никогда! Никогда!! Никогда!!!