Литмир - Электронная Библиотека

Достаточно сказать, что я до сих пор преклоняюсь перед своей матерью и даже сейчас не могу без ужаса вспомнить, что я пережил, когда в возрасте сорока трех лет она умерла от рака легких. За год до смерти она решительно отвергла одну из моих знакомых девушек «по соображениям здоровья» и только in extremis[1] поняла, что мне угрожает. Об этом достаточно красноречиво свидетельствовали и тон, каким она в последние месяцы говорила о «маленькой секретарше, живущей в доме напротив», и та поспешность, с которой, изменив своим старым привычкам, она пригласила к нам в дом Жизель Омбур и ее родных, и, наконец, наше скоропалительное обручение. Зная, что дни ее сочтены, — хотя она упорно это скрывала, — моя мать искала себе достойную замену. Она действовала с настойчивостью и простодушием, которые со стороны казались просто смешными, и я не сдерживал своего раздражения (до сих пор не могу себе этого простить). Я не сознавал всей безнадежности ее состояния и, уверенный, что это всего лишь эмфизема легких, упрекал ее в бестактности. Я не мог понять, чем вызвана подобная сдача позиций, почему она стремится как можно скорее и во всех подробностях познакомить Жизель с особенностями нашего быта.

— Даниэль по утрам всегда пьет чай, помните это, Жизель. Никогда — кофе с молоком. И тем более шоколад. Я хотела еще вам сказать: он не выносит сельдерея. Да, кстати, надо вам показать, как обращаться с нашим керогазом.

Я ни о чем не догадывался, даже когда мать слегла. У меня открылись глаза, лишь когда врачи вышли из ее комнаты с каменными лицами, а потом она сама вечером, приподнявшись на подушках и повернув ко мне голову, медленно сказала:

— Даниэль, тебе надо привыкать к мысли, что ты останешься без матери.

Потом обратилась к Жизели:

— Если я умру, деточка, вам лучше сразу же пожениться. Не ждите, пока кончится траур.

И мы действительно не стали ждать. Я предпочитаю думать и говорить, что таким образом я выполнил волю матери. Хотя, вероятно, это была не единственная причина. Но, так или иначе, спустя два месяца после похорон мы с Жизель стали мужем и женой. Это событие было отмечено в тесном семейном кругу — так я сообщил в письмах, извещающих о нашей свадьбе и посланных моему единственному родственнику Родольфу и моим коллегам (став лиценциатом и работая над диссертацией, я в то время уже преподавал в лицее в Ганьи). Наше свадебное путешествие ограничилось посещением кладбища, где Жизель возложила цветы на могилу моей матери. Затем мы вернулись домой, в наш дом, где ничего не изменилось, но, поскольку в моей комнате стояла лишь узкая юношеская кровать, нам пришлось устроить спальню в комнате матери. Я говорю «пришлось», потому что я действительно с трудом пошел на это, словно мне предстояло совершить святотатство. Это до такой степени сковывало мои порывы, что моя сдержанность удивила даже мою невинную супругу и вызвала у нее вначале нежное беспокойство, которое позднее, когда она столкнулась с другими моими недостатками, куда более существенными, сменилось разочарованием, отчего в углах ее рта залегла неприязненная складка. С тех пор я всеми силами стараюсь изгнать со своего лица подобное выражение, когда имею дело с тупым учеником.

Что же в конце концов заставило ее выйти за меня замуж? Я до сих пор не могу понять этого. У меня не было ни состояния, ни особых перспектив. Ничего, кроме небольшого жалованья, — правда, постоянного, — и довольно приличного дома, хотя и лишенного современного комфорта и стоящего на самом берегу Марны, на участке, который затапливало в половодье и который поэтому не представлял особой ценности. Внешность у меня более чем заурядная: невысокий, нескладный. Правда, хотя учился я без особого блеска, но всегда отличался большим трудолюбием и даже получил ученую степень. Моя легкомысленная теща любила говорить о своем муже, игриво поглядывая на меня:

— Лучше выйти замуж за человека надежного: пусть он скроен не из самого красивого материала, лишь бы подкладка у него была добротная.

Жизель не была создана для этого сорта мужчин. Смуглая, худенькая, очень живая, с хорошо подвешенным языком, зоркими глазами, весело смотревшими из-под круглых бровей, она была истинной дочерью мадам Омбур, которая страшно этим гордилась, хотя иногда для вида ворчала:

— Нельзя так быстро загораться, Жизель, женщина с огоньком всегда вызывает излишние толки.

Позднее мне рассказали — ведь доброжелатели всегда найдутся, — что о ней действительно уже судачили кумушки. И что майор с мадам Омбур были очень не прочь пристроить дочку. Объяснение, которое, в сущности, ничего не объясняет: «пристроить» — это все-таки найти приличную партию, а меня никак нельзя было назвать завидным женихом. Я скорее склонен думать, что Жизель не лишена была той неожиданной рассудительности, свойственной иногда легкомысленным женщинам, которые как бы пытаются застраховать себя на будущее. Да к тому же многие девушки замечают мужчину именно потому, что в нем нет ничего замечательного, что в будущем он не затмит их собственного блеска и позволит им властвовать над собой, а это все больше прельщает женщин. И, наконец, ее могла соблазнить мысль, что стоит только перейти улицу, и она избавится от опеки родителей, фактически даже не расставшись с ними, и станет хозяйкой в доме, где больная свекровь уже передала в ее руки ключи и бразды правления.

Мне стыдно за свою беспощадность к Жизели. Но в моей голове не укладывается, что она могла полюбить меня. Из уважения к ее памяти я убедил себя, что какое-то время она любила во мне саму любовь, до тех пор пока в жизни ей не встретилась любовь настоящая. Значит, виноват я сам: я не смог ее удержать. Возможно, она изменила своему долгу. Ее тайна умерла вместе с ней, и мне не хотелось ворошить прошлое. Главное для меня, что она не ушла из моего дома.

Моя верность может показаться не совсем понятной. Ведь этого не предвещали ни наши весьма сдержанные отношения до свадьбы, ни омраченный медовый месяц. Однако старания, которые я прилагаю, чтобы оправдать свою жену, вовсе не результат ложной гордости и не привычное лицемерие. Конечно, мое поведение можно истолковать именно таким образом, иногда я и сам с презрением думаю об этом. Но, право, я очень любил Жизель такой, какою она была. И мне ее так же трудно забыть, как и свою мать. Большинство мужчин, хотя они и не признают этого, не сами делают свой выбор, скорее они подчиняются, порой оказывая упорное сопротивление тому, что в конце концов принимают. Моя единственная сила — в этом умении принимать. Подобно цементному раствору, я сразу же прирастаю к существу, которое посылает мне случай, если, конечно, это существо само обладает определенными свойствами, если оно сделано из материала, который способствует процессу цементирования. Жизель обладала этими свойствами, Лоре их не хватает. Несколько лет моего неудавшегося супружества мне, может быть, дороже, чем иным долгая счастливая жизнь, прожитая вдвоем. И хотя мы с ней не были счастливы, это не мешает мне с грустью вспоминать о том времени. Ведь о том, что могло быть, сожалеешь больше, чем о том, что было.

Теперь-то я знаю, как следовало жить. Но тогда что, кроме своей диссертации и небольших вытекающих из нее благ, дал я этой молодой женщине, застывшей в зябкой тоскливой дремоте, жаждущей внимания, развлечений, чего-то нового, неожиданного, тех милых глупостей, которые так мешают распорядку дня преподавателя, но способствуют счастью молодой четы? Ровным счетом ничего. Ничего, кроме серого однообразия буден, которое устраивало мою мать, но от которого сникла и погасла Жизель. Ничего, кроме постоянной сдержанности и почти отроческой невинности. Похвальное усердие пай-мальчика, который ежедневно уезжает и возвращается в одно и то же время автобусом 213, не опаздывая ни на минуту. Редкое целомудрие, обесцвечивающее минуты близости, настолько суровое, что я не мыслил войти в ванную, когда она там купалась, или, не погасив света, принести ей единственное доказательство своей любви.

вернуться

1

В последний момент (лат.).

3
{"b":"2786","o":1}