Наши государственные люди, конечно, не могли не видеть чрезвычайную опасность войны в этот переходный для России период. Поэтому наша дипломатия прилагала самые героические усилия, чтобы сохранить мир. Упрекать наше правительство в «воинственности», как то делала впоследствии германская пропаганда, конечно, совершенно неправильно.
Иные стали теперь, после войны, упрекать нашу дипломатию в том, что она не пошла «на все», только бы сохранить мир. Конечно, после того, что мы пережили,— такие упреки и такие настроение психологически понятны... По этому случаю я вспоминаю разговор, бывший у меня с моим начальником по Русскому Обще-Воинскому Союзу (РОВС), генералом Е. К. Миллером, в 1936 году. Надо сказать, что ген. Миллер был в 1914 году многообещающим начальником штаба Московского военного округа и пошел на войну начальником штаба 5-й армии.
В разговоре со мною ген. Миллер горячо напал на министра иностранных дел Сазонова и на все наше правительство 1914 года:
— Надо было во что бы то ни стало сохранить тогда мир, даже если для этого нам пришлось бы пойти на большие уступки,— говорил Миллер.— Лет через 10— 15 Россия была бы настолько сильна, что могла бы диктовать Германии и Австрии свои условия.
— Вот именно поэтому я очень сомневаюсь в том, что тогда было возможна сохранить мир,— отвечал я.— Германия видела рост сил России и боялась ее. Проект превентивной войны назревал в Германии давно. Удар по Сербии был, в сущности, ударом по русскому престижу. Войны, мне кажется, можно было избежать только одним способом: перевернув наизнанку всю нашу внешнеполитическую систему и войдя в союз с Германией. Но очень спорно, сулил бы нам этот союз больше роз или больше шипов... Я бы на него не пошел.
— И я тоже,— заметил ген. Миллер.— Я говорю о другом. Надо было тогда бросить Сербию и войны бы не было, а потом, усилившись, мы могли бы воздать той же Сербии сторицей.
— Не думаю,— возразил я,— что таким образом мы сохранили бы мир надолго. Почувствовав нашу слабость, Германия предъявляла бы нам одно требование за другим, и мы, при такой политике, не только не усиливались бы, но ослабевали. Именно это была цель Германии и она бы от нее легко не отказалась. Предав Сербию и получив тяжелый удар по нашему престижу, мы могли бы выиграть, скажем, год времени, вряд ли больше. После этого нам надо было бы идти на новые, тягчайшее уступки, или на войну.
— За год интенсивной подготовки мы очень укрепились бы в военном отношении,— заметил генерал.
— Этого сделать мы не могли,— сказал я.— Усиленно вооружаясь, мы Только провоцировали бы войну и, вдобавок, значительно ухудшили бы наше международное положение. Позвольте Вас спросить, если бы Государь тогда спросил Ваше мнение, выгодно ли было бы с военной точки зрения купитьгодмира, вдобавок без возможностиусиленнойвоенной подготовки, такой дорогой ценой,— что бы Вы тогда ему ответили?
— Из-за одного или двух лет мира идти на это не стоило,— ответил Миллер.— Но почему Вы думаете, что мы не купили бы этим десяток лет мира? А тогда дело иное...
Конечно, ни ген. Миллер, ни я не могли сказать, «что было бы, если бы»... Однако некоторый намек на ответ, два года спустя, мы все-таки получили. Бедный ген. Миллер не дожил до этого!
Осенью 1938 года Франция, под напором той же Германии, для сохранения мира «пошла на все» и предала свою союзницу Чехословакию. Она купила этим... меньше года мира! При этом для Франции (я не говорю о моральной стороне вопроса!) эта политика в военном отношении была выгодна, так как ее собственная сила за этот год возросла, а международная обстановка сделалась для нее несравненно выгоднее. Для России в 1914 году вопрос представлялся иначе...
Во всяком случае, мы ясно видим на этом примере, что одной уступкой за счет Сербии Германия тогда бы не ограничилась.
Россия поступила с Сербией рыцарственнее, чем Франция поступила с Чехословакией, с которой ее связывали торжественные союзные обязательства,— за это нам, во всяком случае, краснеть не приходится. Это рыцарство привело нас к гибели, но, думаю, если бы мы поступили, скажем, как Франция в «Мюнхене», война все равно бы разразилась и ее последствия для России были бы вероятно приблизительно теми же. Так по крайней мере честь России осталась незапятнанной.
Я никак не могу бросить камня в наше правительство за его действия в 1914-м — что теперь в моде. Оно сделало все, что могло, для сохранения мира — большего сделать было нельзя.
Что бы сделал в таком случае гениальный государственный человек, мы не знаем и знать не можем — на то он и гений! Но ставя себя на место человека нормальных способностей, например С. Д. Сазонова, я думаю, что я счел бы себя обязанным поступить тогда так же, как и он.
Конечно, теперь, сидя у разбитого корыта русской государственности, легко критиковать все и вся, но критика эта бесплодна, а часто и несправедлива.
НА САНИТАРНОМ ПОЕЗДЕ
Война началась...
Саша, бывший тогда студентом, пошел вольноопределяющимся и был зачислен юнкером в Николаевское кавалерийское училище.
Я, в свое время (1911), хотел отбывать воинскую повинность вольноопределяющимся, но не был принят на военную службу из-за плохого зрения. В начале войны я пошел на переосвидетельствование и был снова забракован: на этот раз не только по зрению, но и по состоянию сердца. Таким образом, в рядах действующей армии на войне мне участвовать не пришлось. Однако не принимать никакого участия в войне я, конечно, не хотел.
В это время Обще-Дворянская организация с московским губернским Предводителем дворянства А. Д. Самариным во главе начала формировать санитарные поезда. Я получил предложение сделаться «помощником уполномоченного» одного из первых поездов. Так как я искал работы для армии, я принял это предложение и совместно с «уполномоченным» — Н. В. Мятлевым, товарищем прокурора Московского суда, я принялся за формирование нашего санитарного поезда.
Работы было довольно много и для меня совершенно новой. Мятлев оказался премилым человеком, но не только не организатором, а почти и не работником. Я этому был даже рад, так как мне хотелось побольше работы, а для двоих ее было маловато.
Откровенно говоря, не могу сказать, чтобы сам я оказался хорошим организатором, но, так или иначе, поезд был сформирован и мы благополучно отбыли в нем «в район действующей армии». Сначала нас было послали в Польшу, на германский фронт, но почти тотчас же перевели на австрийский, где нас окончательно и оставили. Месяца три, в течение которых я был помощником уполномоченного и приблизительно столько же — уполномоченным, после ухода Мятлева, я провел, связывая Юго-Западный фронт с тылом. Когда я сделался уполномоченным, помощника себе я просил не назначать, так как продолжал считать, что работы для двоих было бы слишком мало.
Наш поезд, конечно, не занимал самого привилегированного положения, какое имел, например, личный санитарный поезд Государыни-Императрицы, но мы, несомненно, принадлежали к числу весьма привилегированных. Привилегии эти сказывались, главным образом, в предоставлении нам — no нашей настойчивой просьбе — работы вне очереди.
Надо представить себе тогдашнее настроение: все рвались работать, и подолгу стоять где-нибудь на запасных путях, без всякого дела, казалось невыносимо мучительно. Во время тяжелых боев работы, понятно, хватало всем, но в другое время «привилегированные» поезда перебивали очередь у рядовых... Я хорошо помню крик души начальника эвакуационного пункта в Бродах (австрийский пограничный город) при получении настойчивой телеграммы ген. Римана, начальника санитарного поезда Императрицы, требовавшего немедленно раненых: «Да не могу же я, наконец,создатьим раненых!» Действительно, все мы — привилегированные санитарные поезда — немало надоедали эвакуационным властям требованиями работы, чем вносилась некоторая дезорганизация. Особенно усложнял работу властям поезд Императрицы, «выбиравший» раненых, а не бравший их подряд, и часто провозивший их прямо в Петербург, что страшно путало все железнодорожные графики. Конечно, бедная Государыня не подозревала, что ее желание, чтобы ее поезд привез раненых в ее лазарет, вызывает большие трудности и даже задержки в военных перевозках... В гораздо меньшей мере, чем поезд. Государыни — по чину! — этим все же грешили и другие привилегированные поезда. Персонал поезда, особенно женский, был всегда склонен упрекать своего уполномоченного в отсутствии энергии: «Ведь вы бы могли добиться...» Конечно, это были настроенияначалавойны.