- Дутто, старый засранец! - выпалил Барик. - Что ж тебя волки еще не съели, негодяй!
При звуке этого имени Ворон вздрогнул и тут же понял, откуда знает этого человека. Как же все интересно складывается...
- Не кричи так, Барик. А то еще чего доброго докричишься до чего-нибудь совсем неприятного, например до вот этого, - с этими словами Дутто подошел к пленникам, вытащил из-за пояса длинный нож и одним легким движением перерезал четвертому солдату горло.
Теперь их оставалось только трое - Барик, его сын и Ворон.
- Вот видишь, старик, этот несчастный умер по твоей вине, - заметил Дутто и поднялся, вытерев нож о штаны убитого. - Ты ведь не хочешь, чтобы следующим стал твой любимый сынок, а?
- Чего ты ждешь, подонок? - прошипел староста. - Чего сразу не прикончил?
- Да так, хотел напоследок еще разок повидаться. Ты ведь не можешь дать мне ничего, что бы стоило твоей жизни, так ведь? Так что все исключительно ради моего хорошего настроения. Ты, старый дурак, так много моей крови попортил в свое время.
В этот момент в пещеру вошли двое разбойников, и бросили на пол чье-то бездыханное тело.
- Смотри, атаман, вот кого нашли. Чуть не ушел от нас, наверное, к войску скакал, предупредить хотел.
Барик закрыл глаза и тихо застонал.
- О-о, не расстраивайся так, староста, - вкрадчиво заметил Дутто. - Малыш Фальви был хорошим малым, но ты ведь сам его отправил на смерть, так ведь? Итак, на чем мы остановились? Ах да, я как раз хотел спросить, кто этот незнакомый мне беловолосый друг? Не припомню, чтобы он жил в нашей деревне. Давай, парень, скажи-ка кто ты такой?
- Ты не знаешь меня, Дутто. Зато я знаю тебя, - холодно ответил Ворон, подняв на разбойника свой темный глубокий взгляд.
- Знаешь меня? Вот удивительно. И что же ты обо мне знаешь? - удивленно спросил тот, подходя ближе.
Ворон не ответил. Шаман сделал глубокий вздох и закрыл глаза. Да, лучшего момента испытать свои силы вряд ли можно представить. Способен ли он на что-то большее, чем выуживать свои забытые воспоминания из омута памяти? Откуда-то, словно издалека, доносились звуки голоса, требующего немедленного ответа, затем медленно пришла боль от удара по лицу. Но это было неважно, уже неважно. Шаман ощутил, как изнутри, откуда-то из забытых глубин и времен восстает нечто, когда-то бывшее частью его самого, неразлучное и неделимое с ним. Его сознание преобразилось, потеряло свои прежние очертания, и тогда он открыл глаза.
Разбойник замолк на полуслове, уставившись в два черных бездонных колодца, из которых веяло древней могучей силой. Шаман медленно поднялся, веревки на мгновение вспыхнули черным пламенем и опали пеплом. Дутто закричал и сделал попытку рвануться к выходу, но железные пальцы схватили его за горло, поднимая в воздух. Разбойник задергался, хватая ртом воздух, тогда как вторая рука шамана плавно, словно не встречая никаких преград, погрузилась в грудь Дутто, а через мгновение на ладони Ворона трепетало человеческое сердце.
- Я держу твое сердце, обреченный, - раздался глухой жуткий голос. - Именем высшей справедливости и данной мне властью я приговариваю тебя к смерти. Но сначала ты ответишь мне на один вопрос.
Разбойник обмяк, и из его глаз потекли слезы.
- Ты убил Вультара, своего друга, ради того, чтобы завладеть его женой? - спросил Ворон.
Дутто поднял на него свои глаза, в которых уже отражался мир за гранью смерти.
- Да, я убил... его, - слабым голосом прохрипел он. - Но... жена? У него никогда не было... жены.
Выдавив из себя эти слова, разбойник в последний раз вздрогнул, и его зрачки расширились, навечно застывая в таком состоянии. Шаман выпустил тело, грузно повалившееся на пол, и сжал ладонь в кулак, раздавив его сердце.
Глава пятнадцатая
Ричард любил море. У его отца была небольшая парусная яхта. Ричард помнил запах порта и дыхание морского ветра на лице. Они никогда не уплывали очень далеко, но для маленького мальчика это было настоящее приключение. Вот и сейчас, стоя на широкой палубе Гарзамаля, Ричард наслаждался водной стихией, наблюдал, опершись о фальшборт, как огненный шар солнца медленно погружается в воду, собирая с ее поверхности свои лучи и затягивая их с собой в пучину. Сейчас солнце казалось особенно громадным, так что зрелище выходило потрясающее. Ричард весь ушел в это созерцание, и ни шум матросов на палубе, ни плеск волн о борт корабля не достигали его ушей. Сейчас он был один на один с морем и солнцем, словно прикрытый невидимым коконом от всего остального.
Невольно стали наползать мысли об одиночестве. Бескрайняя морская гладь навевала ощущение ничтожности, которое в положении Ричарда еще и усугублялось личными переживаниями. Теперь, однако, мысли его не принимали негативную форму, но он отчетливо осознавал, что, по большому счету, совсем один в незнакомом ему мире. Теперь эта информация воспринималась им по-другому, он словно бы уже смирился с ней где-то внутри, сам не отдавая себе в этом отчета. Наверное, в какой-то момент человек просто перестает удивляться всему необъяснимому, когда оно окружает его со всех сторон. В конечном итоге, человек может приспособиться к любым условиям, что далеко не всегда можно определить, как положительное качество.
Ричард вздохнул и опустил взгляд на синюю гладь, разрезаемую невысокими волнами. Цвет моря был темный, в глубине сложно было что-то разглядеть, хотя изредка можно было заметить проплывающую близко к поверхности рыбу. Мужчина невольно словил себя на мысли о том, что перевалиться за борт ничего не стоит...
- Любуешься морем, парень? - пробасил пиратский капитан, незаметно подкравшись к Ричарду.
Музыкант вздрогнул и обернулся, но увидев знакомое лицо сразу расслабился.
- Да, я люблю море, Самондор, - ответил он и снова обратил свой взор на огненную дорожку солнца.
- Признаться, я думал, что тебя будет здорово укачивать, - сказал бородач. - Но ты меня приятно удивил, сразу видно, что с водой ты знаком не понаслышке. Плавал раньше?
- У моего отца была яхта. Мы с ним часто выходили в море, недалеко, правда.
Капитан довольно хмыкнул.
- Это славное дело, друг мой. Нет ничего прекраснее, чем бороздить водные просторы, уж поверь мне. Я рад, что ты имеешь об этом какое-то представление.
Ричард ничего не ответил, и на какое-то время воцарилась тишина, нарушаемая лишь привычными поскрипываниями корпуса и снастей корабля да мягким плеском волн. Ветер немного усилился, растрепав отросшие за время путешествия русые волосы Ричарда.
- Ты умеешь играть на этой штуке, парень? - спросил, наконец, Самондор, указывая на музыкальный инструмент, висевший в специальном кожаном чехле за спиной музыканта. Этот инструмент, кадайр, как его называет народ пустыни, Ричард присмотрел себе в Аль-Бакареше, и пожелал в качестве обещанного подарка.
- Когда-то я был музыкантом, капитан, - ответил Ричард, доставая свой кадайр из чехла. - Там, откуда я родом, используют несколько другие инструменты... но я надеюсь, что смогу разобраться и в этом.
- Тоже дело хорошее, - одобрительно кивнул Самондор. - Я сам как-то пытался овладеть этим искусством, да вот только слухом не вышел. Все что могу - бренчать похабные портовые песни. Ладно, не буду тебя отвлекать. Если получится - приходи ко мне, я с удовольствием тебя послушаю.
С этими словами капитан доброжелательно хлопнул Ричарда по плечу и пошел прочь. Музыкант улыбнулся и склонился над своим инструментом, желая детальнее его осмотреть. Больше всего кадайр напоминал средневековую лютню, которую не раз видел Ричард, и даже как-то пытался на ней играть. Только гриф был намного шире и короче, что делало инструмент не слишком удобным для рук. Ричард вздохнул, бросил последний взгляд на уже почти погрузившееся в воду солнце и тронул одну из струн.
