Он провел пальцем живой руки по металлу. Под пальцем чувствовались песчинки, и Брасслок испустил тяжелый болезненный вздох. Все было реально, слишком реально.

Адептус Механикус жили в соответствии с двумя принципами, противоречившими друг другу: вера и разум. Вера в Бога-Машину и Его знание и разум, как ключ к пониманию сокрытых истин, лежащих в основе Его даров. Молитва была уместным дополнением к тому и другому.

Когда напали орки, он думал, что сейчас он должен умереть. Он уже должен был быть мертв. Но он был жив. Разум говорил ему это, тогда как вера говорила, что иного пути и быть не могло. Он был слугой Омниссии, и жив сейчас потому, что на то была воля Бога-Машины.

Он запустил процесс диагностики при помощи внутричерепных имплантов. Аугметика реагировала медленно, внешние разъемы и кабели были повреждены градом ударов, которые обрушили на него орки, когда брали в плен. С облегчением он убедился, что данные памяти его интеллектуального ядра не пострадали. Потерять память было бы слишком большим ударом.

Он помнил зловонное дыхание и грубые лапы орков, огромную их толпу, и свой ужас, когда они схватили его. Бедный верный Урто, пытавшийся его защитить, был разорван на куски.

Жалость и страх. Слабости плоти. Его аугметика пыталась подавить эмоции, но безуспешно. Он так до конца и не смог избавиться от человеческих слабостей, да и честно говоря, не хотел. Под пласталью и кабелями он оставался человеком, как и все слуги Омниссии. Он не был приверженцем сект, считавших ограничения биологического тела постыдной слабостью. Разве тело само по себе не было чудесной машиной? Разве не в человеческом теле воплотился сам Святой Император? Магос Биологис оспаривали это, экспериментируя с генетическими основами человеческого организма, неустанно пытаясь улучшить его. Как смогут техножрецы служить Империуму Человека, если сами полностью утратят человечность? Он читал секретные исторические документы, хроники Слепого Короля и его восстания против Верховных Лордов Терры, читал, как этот мятежный техножрец пытался использовать могущество Бога-Машины, чтобы очистить вселенную от человеческой жизни. Нечестивые деяния Слепого Короля имели катастрофические последствия и для Империума, и для Адептус Механикус, и все же иные из коллег Брасслока так и не усвоили уроки прошлого.

Были среди Адептус Механикус и те, кто пытался полностью избавиться от всех признаков своего биологического происхождения, адепты, подобные Ротару. Но не Брасслок. Для него совершенным воплощением воли Омниссии было взаимодействие машинной и человеческой составляющих в балансе, а не в противоречии, где ни одна часть не стремилась бы подчинить другую, а обе действовали бы во взаимовыгодном сотрудничестве, бесконечно выигрывая от этого. Знание как инструмент Человека. Верить в металл, в шестерню и механизм, быть машиной, но всегда с человеческим сердцем.

Брасслок был человеком, и навсегда им останется. Как адепт Марса Брасслок верил в процесс причины и следствия, считал его неизбежным, и сохранял спокойствие даже в таких обстоятельствах. Но как человек, он чувствовал страх.

Орки выломали большую часть его аугметики. Они прекратили попытки оторвать его узлы механодендритов, лишь когда убедились, что это убьет его. Его сердце, легкие и механизмы питания продолжали функционировать, хотя ни одна часть тела не осталась невредимой. Двое любопытствующих орков-специалистов — один одет как ужасная пародия на медика, другой вооружен множеством разнообразных и неожиданно сложных инструментов — несколько часов ковырялись в его теле, привязав его к столу, разумеется, без всяких анестезирующих средств. Его аугметика пыталась уменьшить боль насколько возможно, но не могла. Мучительная боль от этого «исследования» сейчас несколько уменьшилась, но не исчезла. Когда он пытался двигаться, сломанные кости и металл соприкасались, и боль вспыхивала снова, особенно в грубо зашитых орками ранах. Но эта боль — ничто по сравнению с тем, что он испытывал, когда орки разрывали его на части.

Он чувствовал жар. Вероятно, в раны попала инфекция. Она убьет его, если орки не успеют сделать это раньше.

Сами механодендриты были отрезаны, их обрубки дергались в бессильной ярости — словно сильный зуд, а почесаться невозможно. Большая часть конструкции его аугметической правой руки была удалена. Орки не смогли демонтировать механизм крепления многофункционального аугметического протеза, который он носил. В конце концов, они потеряли терпение и просто выломали его, повредив схемы нейроинтерфейса. После этого они продолжили разбирать конечность часть за частью, остановившись, лишь когда перерезали гидравлические нагнетательные линии. Фактически это была дополнительная кровеносная система для его аугметики, и, когда она была перерезана, его машинные компоненты почти полностью истекли кровью, но орочий механик действовал быстро. Он запечатал разрез и наполнил маслопроводы каким-то мерзким орочьим маслом. Брасслок чувствовал себя оскверненным, ведь в священных механизмах, дарах Омниссии, теперь текло нечистое смазочное масло зеленокожих!

Орки заметно обеспокоились, когда стало ясно, что он может умереть, вокруг засуетились меньшие зеленокожие — гретчины, и даже люди-рабы, лихорадочно над чем-то работая. После этого орки действовали более осторожно, по крайней мере, на какое-то время.

Давление в нагнетательной системе оставалось слишком низким, масло было абсолютно неподходящего типа. Ментальный интерфейс его интеллектуального ядра посылал тревожные сигналы. Дыхание оставалось затрудненным, и механическое сердце билось с перебоями. Ноги практически не действовали — Брасслок мог шевелить ими, но давление в гидравлике было слишком низким, чтобы они могли поднять его вес. Орк-механик разбил один его аугметический глаз рукоятью силовой дрели и выдернул из глазницы провода. Словно монстр пытался понять, как работает это устройство, увидеть, как функционирует организм Брасслока, но орки не были способны к пониманию таких вещей, потому что были животными.

Он немного утешался осознанием того, что они, тупые ксеносы, способные создавать лишь самые примитивные механизмы, никогда этого не поймут, и даже если бы поняли, у них нет веры, чтобы заставить благословенные дары Омниссии функционировать должным образом. Они не знают ни правильных молитв, ни надлежащих ритуалов, необходимых для того, чтобы механизмы исправно работали. Чтобы убедиться в этом, достаточно лишь взглянуть на орочьи машины, как они грохочут, лязгают, изрыгая густой черный дым, словно вот-вот развалятся на части. Это было некоторым утешением.

Брасслок едва мог двигаться. У него осталась лишь слабая живая рука, да и на ней два пальца были сломаны. Он мог слегка двигать туловище, но тяжесть разбитой аугметики была слишком велика для его древней плоти. Фактически он стал калекой, и в отличие от других пленников в помещении, на нем не было цепей. Орки не считали, что он представляет угрозу. Лежа лицом вниз на полу, он ждал смерти.

Орки не оставляли пленников в покое. Время от времени они приходили и уводили людей, многие из которых потом не возвращались. Других приводили обратно с ужасными ранами, от которых они умирали в камере.

Брасслок был лишен даже одежды — обнаженный, униженный, изувеченный, опустошенный. Единственное, что у него осталось — несколько мигающих иконок интерфейса, сообщавших о полученных повреждениях, последний дар Омниссии, оставшийся у него.

В следующий раз у него отберут и это. Он молился из последних оставшихся сил Омниссии и Императору, желая умереть до того, как это случится.

В первый раз за два века Брасслок понял, что значит в действительности быть человеком. Без даров Бога-Машины он был всего лишь стариком, беспомощным и слабым. Если бы его слезные железы не были удалены много десятилетий назад, он бы заплакал.

— Брат? — вдруг раздался голос. — Брат?

Чья-то рука опустилась на его плечо. Брасслок вздрогнул.

Пленники обычно не говорили друг с другом, боясь, что орки накажут их. А если и говорили, то не с Брасслоком — множество суеверий, окружавших техножрецов, заставляло других людей держаться от них подальше.