Марина полезла ласкаться:

— Вот дурачок! Замуж, что ли, зовешь?

Батракову бабские фортели надоели, и он сказал:

— Значит, так, пойдешь или нет?

— Да, конечно, пойду, — отозвалась Марина, — думаешь, таких дурачков много? Да я за тобой куда хошь пойду. Только не выгоняй до марта, дай перезимовать.

— Перезимуешь, — пообещал Батраков и решил: — Завтра у меня тут дела, послезавтра тоже. А в пятницу поедем домой.

— Куда — домой?

— Где теперь твой дом?

— Где мужик.

— Наконец-то стала соображать, — похвалил он и улыбнулся, — давай и дальше так.

— У меня ж ни паспорта, ни трудовой…

— Это не проблема. И вообще запомни — больше у нас с тобой проблем нет.

Это он, конечно, погорячился — проблемы были, много проблем. В том числе и одна, им упущенная.

— А как же с Аллой Константиновной? — спросила Марина.

Он растерялся, но потом вспомнил:

— Так она же вроде к бабке собиралась.

— Она же со мной собиралась… Видишь, как некрасиво: гуляли вместе, а как мужик порядочный, так мне.

— Ну и она найдет. — предположил Батраков без большой уверенности.

— Где найдет! — отмахнулась Марина. — Стасики стаями не ходят.

Батраков развел руками:

— А чего же делать? Мусульманства у нас на любимой родине нет.

— Единственная моя настоящая подруга.

— Ну хочешь, я ей скажу?

— Не надо. Сама.

Она накинула ночнуху и пошла в соседнюю комнату. Не возвращалась долго, видно, проблема оказалась не из простых. Но Батраков о ней не думал, ему, как быстро выяснилось, и своих проблем хватало.

Самая первая — в пятницу предстояло везти Марину домой, а дома у Батракова, по сути, не было. Дом записан на мать, и хозяйка — мать. Конечно, и у него права есть, но не судиться же. Когда-то он мать очень любил, и отца любил, и дом, еще тот, старый, кособокий, но от этого тем более родной, с чуланом и низким чердаком, по которому можно было только ползать, даже ему, тогда семилетнему, негде было подняться в рост. Жили хорошо и весело, ходили с отцом по грибы, держали умную и хитрую дворнягу. Стасиком он никогда не был, а вот Славиком был — именно в те времена…

Потом отец уехал на полгода, с весны до зимы, вернулся гордый, с деньгами. Через неделю пришли плотники, двое, и вместе с отцом стали рядом с домом строить новый. Работали быстро, с каждым днем наращивая сруб. И мать помогала, и он, Славик, паклю подавал.

Тогда он не понял, почему все разом вдруг взорвалось и развалилось, потом уж объяснили добрые люди. А запомнилось — ночь, густой, злобный крик отца, звон, стук двери, странный, шепотом, вопль матери… Вроде утихло, и он уснул. Утром спросил, где мать. Отец сказал, что уехала в гости, а на сколько, будет видно.

Мать гостила долго, года четыре. Сперва изредка наведывалась, ловила у школы, целовала, кормила вкусным, но с собой не звала. Потом приехала толстая, сказала, что все лето будет занята. И больше не приезжала.

Дом отец все же достроил. Но жизнь не заладилась. Снова жениться он не хотел, а временные мачехи не задерживались. Когда Батракову было двенадцать, отец разбился — не удержал самосвал на скользкой февральской шоссейке.

Через неделю после похорон приехала мать. Соседки встретили ее жестко, бегали в собес, подучивали мальчишку, где и что говорить. Но оказалось, мать с отцом не разводилась, с новым своим жила без записи, так что домой вернулась вполне законно. Батраков, тогда уже не Славик, а Батрак, уперся, на вопросы важных теток из собеса не отвечал, бормотал, что ничего не знает: тетки были чужие, а мать своя. Он спросил ее, где новый ребенок. Ответила, не повезло, родила слабенького, так и не выходила, слава богу, сказала, ты есть, ласточка мой, Славик, сыночек. Он был рад, что мать вернулась, что соседки больше не будут хозяйничать в доме и жалеть.

Но вскоре оказалось, что пять лет слишком большой срок — оба отвыкли. Мать кормила куда вкусней, зато при отце была воля, а мать все допытывалась, куда, да с кем, да зачем, командовала, с кем дружить, с кем нет. Отец не ругал за рваное, вдвоем зашивали кое-как да еще смеялись. Мать же кричала, что она деньги не ворует и миллионов у нее нет, лезла драться. В отместку Батрак злобно ощетинился против первого же отчима. Мать пошла на принцип, но тут уже соседки горой встали за бедного сироту. Когда убегал в училище, была даже мстительная идея поджечь дом — слава богу, рука не поднялась. С годами и долгими отлучками все кое-как утряслось, но и по сию пору жили напряженно. И везти Марину к матери не хотелось. Однако иной возможности пока что не было…

Она пришла от Аллы Константиновны понурая. Батраков не спал, ждал.

— Переживает девушка, — сказала Марина.

— А чего говорит?

— Ничего не говорит. Плачет. — Помолчала, повздыхала и спросила негромко: — Не устал?

— Да нет… С чего?

— Пойди, успокой.

Батраков удивился:

— А как я ее успокою?

Она хмыкнула с досадой:

— Не знаешь, как баб успокаивают?

Он растерялся.

— Ну, иди, говорю. Иди! Я же ее лучше знаю.

Батраков прошел в соседнюю комнату. Алла Константиновна лежала, укрывшись с головой. Он осторожно откинул угол одеяла.

— Ну что ты? — сказал он и сел на край койки. — Подумаешь… — Погладил по щеке, щека была мокрая. — Да ладно, — уговаривал он, — брось…

Она не ответила, но подвинулась в койке.

Успокаивать Аллу Константиновну оказалось легко. Едва дотронулся до нее, задрожала. И чуть не каждую минуту ее начинала бить та же стонущая, судорожная дрожь.

Бедная баба, думал он, бедная баба…

День спустя компания распалась: Алла Константиновна поехала автобусом в Курск, а невесту Батраков повез к себе. К матери. Для уверенности так про себя и думал: невесту везу.

Дорога была не длинная, километров полтораста, но с пересадкой полдня ушло. Уже на станции, когда вышли, невеста вдруг сказала:

— Постой.

— Чего?

— Дело одно.

— Ну? — приготовился слушать Батраков, и что-то в нем трепыхнулось: как ни гладко складывалось, а все-таки ждал неприятности.

— Да ничего страшного, — улыбнувшись, успокоила она. — Просто сказать хотела… В общем, я не Марина, а Татьяна, так и зови.

— Ладно, — согласился он, — а Марина зачем?

— Партизанская кличка, — усмехнулась она.

Он спросил не сразу:

— А Татьяна — это точно?

Она привстала на цыпочки, тронула губами его щеку:

— Дурачок, сейчас-то мне зачем тебя обманывать?

— Танюшка, значит, — попробовал он новое имя на слух, — Танюшка…

Ничего звучало, красиво. Не хуже прежнего.

Мать встретила сухо, но вежливо, — и на том спасибо. Только в дверях, прежде чем впустить, переспросила, будто проверила:

— Татьяна, значит?

— Татьяна, — поторопился Батраков.

— Гостья вроде бы и сама не немая, — даже не повернулась к нему мать, и невеста повторила:

— Татьяна.

Под прямым и долгим материным взглядом она сжалась и напряглась.

Мать соблюла все приличия, провела в комнату, усадила и, даже не спросив, голодны ли с дороги, пошла накрывать на стол. Татьяна сунулась было помочь, но тут уж материн характер проявился, бросила со смыслом:

— Ни к чему, в одном доме двум хозяйкам только тесно. Батраков тронул невесту за руку, успокаивая, но она, похоже, не обиделась, еще его утешила шепотом:

— Не переживай, мать — она мать и есть. Имеет право. Накормила мать хорошо и посуду выставила гостевую. Суп

ели молча, а за картошкой мать спросила:

— Ну, и кто же вы Станиславу будете? Сослуживица или как? И опять Батраков опередил Татьяну, но тут уж твердо:

— Невеста.

Мать как бы не слишком и удивилась:

— Невеста? Что ж, дело хорошее.

Неужели примет? — не верил Батраков.

Мать держалась так, будто и в самом деле приняла. К чаю варенье выставила в двух баночках, на выбор, потом допустила мыть посуду, за телевизором усадила рядом с собой. Перед сном поинтересовалась нейтрально: