Когда Николай Островский написал роман «Как закалялась сталь», он скромно назвал его «попыткой передать былое литературным языком». Так он и понимал свою задачу в тот момент: рассказать новому комсомольскому поколению о жизни и делах тех парней и девчат, чья юность пришлась на годы революции и гражданской войны, с кем он сам делил труд, хлеб и патроны.
История определила действительное место этой книги — она стала знаменем советской молодежи и передовой молодежи других стран. Невозможно переоценить ее значение в политическом и нравственном воспитании миллионов молодых людей, в подготовке их к жизни и подвигу.
Но не только книга, а и сама подвижническая жизнь ее автора стала символом стойкости духа и непотухающей энергии, обращенной на пользу своему классу, партии. Островский противился отождествлению его личности с литературным образом Павки Корчагина. Но если про Корчагина говорят, что он «раскрыл нам тайну нашей силы», то в неменьшей мере это надо отнести и к самому писателю-большевику. Искалеченный болезнями, ослепший, прикованный к постели, он обратился к литературному труду, как к новой возможности остаться в общем строю, быть полезным людям.
«Никогда раньше не писал», — так сообщит он в автобиографии в 1932 году. Не писал и, кажется, не помышлял об этом. Но потребовалось, и он стал учиться писательству, как учатся любому другому делу, с той лишь разницей, что каналом живой связи с окружающим миром у него остался единственно слух и что ему надо было спешить… Откуда он черпал в тот драматический момент духовные и физические силы?
Вот что писал в те дни Островский о себе:
«То, что я сейчас прикован к постели, не значит, что я больной человек. Это неверно. Это чушь! Я совершенно здоровый парень. То, что у меня не двигаются ноги и я ни черта не вижу, — сплошное недоразумение, идиотская шутка сатанинская».
Островский делится мыслями с друзьями:
«Самое опасное для человека не его болезни. Слепота, конечно, страшна, но и ее можно преодолеть. Куда опаснее другое — лень, обыкновенная человеческая лень. Вот когда человек не испытывает потребности в труде, когда он внутренне опустошен, когда, ложась спать, он не может ответить на простой вопрос: «Что ты сделал за день?» — тогда это действительно опасно и страшно. Нужно срочно собирать консилиум и спасать человека, так как он гибнет. Ну, а если потребность в труде не потеряна и человек, несмотря ни на что, продолжает работать, то можно считать, что с ним все в порядке».
Этот предельно честный человек скажет корреспонденту зарубежной газеты:
«Я глубоко счастлив. Моя личная трагедия оттеснена изумительной, неповторимой радостью творчества и сознанием, что и твои руки кладут кирпичи для созидаемого нами прекрасного здания, имя которому — социализм».
Остро переживаемая радость творчества, осознание своей полезности, честно и до конца исполняемого долга — в этом, наверное, разгадка «секрета» Островского.
Николай Островский не знал и не мог знать, что его жизнь, такая, какой она состоялась, спасет впоследствии сотни и сотни человеческих жизней, вернет в строй множество попавших в беду людей. Вернет примером великой силы духа и железной воли, а еще — примером самораскрытия и смелого применения резервных способностей. А эти резервы есть у каждого.
Удивительно схожа с трудной и прекрасной своими свершениями судьбой Николая Островского судьба Ирины Триус. Схожа даже в деталях. В годы войны она, выпускница института инженеров железнодорожного транспорта, возглавила ударную строительную бригаду на прокладке узкоколейной ветви в Сибири. Но через недолгое время сказались ледяная болотная грязь, пронизывающий ветер, непросыхающая одежда… Недуг, против которого оказалась бессильной тогдашняя медицина, навсегда приковал Ирину к жесткой постели. Тягучая, постоянная, изматывающая боль, неподвижность и… насыщенная серьезными делами и заботами жизнь, удивляющая работоспособность, жадная любознательность, живой интерес к людям!
Не вставая с опостылевших «досок», закончила экономический факультет транспортного института, и это — в дополнение к диплому инженера-электромеханика. Основательно изучила пять (!) языков и стала штатным сотрудником НИИ. Два десятка лет без каких-либо самопоблажек выполняла технические переводы и другие служебные задания. Ее работа была отмечена орденом «Знак Почета», званием «Почетный железнодорожник», многими другими поощрениями.
Но и этих трудовых нагрузок показалось Ирине мало. Захотелось поделиться с людьми своими мыслями, настроением, приободрить тех, кто почему-либо опустил руки, разуверился в себе. Так появилась ее первая книга «Жить стоит», а за нею вторая — «Спасибо вам, люди». В них она вспоминает об истинах, казалось бы, так всем знакомых, но в устах человека, выстрадавшего эти истины своей судьбой, они звучат с новой силой:
«Мы с ученической скамьи усваиваем, что труд создал человека. И не задумываемся над этим особенно. Я испытала на себе, что труд, именно труд способен вернуть к жизни даже самых отчаявшихся».
Перекличка с Николаем Островским… Она в поведении Ирины Триус, в ее делах, в ее мировоззрении, в ее наблюдениях:
«Я по-прежнему верю, что счастье человека — в нем самом. И зависит не от того, как складывается судьба, а прежде всего от того, что представляет собой сам человек и его внутренний мир».
«Очарованная жизнью душа» — так назвала Ирину Триус одна из ее близких подруг, восхищенная оптимизмом и волей этого физически почти бездвижного человека, сумевшего, однако, не только уравнять себя с другими, здоровыми людьми, но и пойти дальше кого-то из них в делах и чувствах.
Обратим снова внимание на резервные способности, использованные человеком в драматической ситуации. Ирина Триус с детства мечтала стать железнодорожницей. Ее влек мир поездов, скоростей, непрестанного движения, мир колесной техники. Как и хотела, приобрела специальность инженера-движенца. Но пришлось, и выступила в новой для себя роли — переводчика-полиглота, специалиста в области технической информации. И еще — пришла к литературному творчеству.
Не скрою, собирая материал для этой главы, анализируя разрозненные поначалу факты, испытывал и продолжаю испытывать чувство благоговения перед людьми, сохранившими внутреннюю счастливость и работоспособность в самых, казалось бы, безнадежных положениях. Но сами они, эти подвижники, все как один требуют относиться к ним без подчеркнутого выделения из общего ряда, без умиления, говорят о своей жизни и работе, как о чем-то обыкновенном, разумеющемся. Нет, они не скрывают своей боли, своей трагедии, но и не хотят, чтобы их изображали мучениками, — ведь ко всему прочему это еще и очень гордые люди. И все же их духовная красота, душевная щедрость, страстное рвение к труду должны быть нами замечены и выделены, хотя бы уже ради напоминания о наших собственных внутренних силах и дарованиях.
Как не изумляться парадоксальным проявлениям человеческой талантливости?! Можно представить себе слепого музыканта. Можно представить себе математика с пораженным слухом. Как представить себе слепого художника? Но были и такие.
К балерине и хореографу Лине По, сверстнице Николая Островского, беда пришла в 1934 году, когда Павка Корчагин уже стал любимым героем молодежи, образцом воли и мужества. Молодая женщина в расцвете сил неожиданно заболевает энцефалитом. Полная потеря зрения без надежд на восстановление. Частичный паралич. Как жить дальше? Уныло тянуть дни? Прозябать в безделии? Она сказала себе:
«Смог же оглохший Бетховен писать музыку. Остужев, потеряв слух, остался выдающимся актером. Николай Островский сменил винтовку на перо писателя. Репин научился писать левой рукой, когда отнялась правая. Я должна преодолеть слепоту».
И преодолела!
Вспомнив свое прежнее увлечение искусством скульптуры, Лина всерьез занялась лепкой. Задуманные образы прорабатывались мысленно в мельчайших деталях, а затем уже натренированными, до предела чувствительными пальцами переводились в материал. Читатель может понять, что за этой короткой фразой, вряд ли объясняющей содержание всего творческого процесса, в действительности лежит огромное напряжение воли и огромное напряжение мысли. Потому что не поделки лепила Лина По, а настоящие, серьезные произведения искусства. От скульптурных «балетных» фигур к портретам Пушкина, Паганини, Чехова, от поэтических скульптур-раздумий к героической теме военной поры… Незрячая, она видела мир остро и объемно, как видит его далеко не каждый зрячий художник, поэт, артист.
