У Сухаревой Башни. Къ Сухаревой Башнѣ въ праздникъ Покрова Собиралась темная Москва. Приходили душегубы съ шлюхами; Изъ ночлежекъ прибѣгали дѣвки смрадныя, И кряхтѣли богомолки безпутныя На охальниковъ нѣжно поглядывая; Безрукiе, безногiе, на колесикахъ Обрубки мяса по камнямъ тащили; Прiодѣвшись, чинно, будто въ гости, Выступали красноносые могильщики, Играли на гармонникѣ рѣзвые карманники; Бѣглые монахи пѣли «Спаси, Господи!..» Старухи изъ богадѣльни въ поясъ кланялись, А мальчишки ихъ щипали досыта. Когда часы на башнѣ пробили двѣнадцать Сталъ народъ вкругъ столба собираться. Къ столбу привязали малаго младенца И былъ онъ бѣленькiй будто барашекъ, И младенцу кланялись земно, И по очереди всѣ его допрашивали: «Отчего ты бѣлый такой, да гладкiй? Отчего ты усмѣхаешься ласково? Видно спишь на мягкой кроваткѣ Пьешь молочко, да съ сахаромъ… Мы люди темные, Беззаконные. Коль гулять начали — Не осуди насъ, батюшка!» Кланялись младенцу и били его шибко — Кто кочергой, кто кнутомъ, кто прутьями желѣзными, Плевали въ его личико улыбчивое, Нѣжное тѣльце на кусочки рѣзали. Потомъ сказалъ воръ, не простой — главный; «Поучили! довольно! А теперь Господу Богу помолимся За упокой новопреставленнаго…» Всѣ на землю попадали, заерзали какъ черви, Поползли на брюхѣ: «Заступница Усердная, Онъ насъ попуталъ. Пришли мы и видѣли — Вонючiй козелъ Вкругъ башни прыгалъ И откуда пришелъ?.. Ради праздника Малость выпили… Господи, пошли на насъ казни Египетскiя! Рѣжь насъ! бей! жги! Не оставь живого мѣста! Охъ, отъ бѣса все… Пресвятая Богородица, помоги!» На столбѣ сидитъ младенецъ, улыбается, И ни одной царапины на тѣльцѣ нѣжномъ, И цвѣтутъ вкругъ него цвѣты райскiе — Курослѣпы желтые, синiе подснѣжники. Воры и разбойники Господа хвалили, Въ цвѣтникѣ рѣзвились будто дѣти, И зацвѣтали ихъ души умильныя Свѣтлыми, весенними цвѣтиками. Богородица, Цвѣтъ Сладчайшiй Тебѣ поклоняемся! Тихо ночь сошла съ самой башни, Загорѣлась въ небѣ звѣзда. Расходился народъ — кто куда… Охъ, грѣхи, грѣхи наши тяжкiе!.. Въ переулкѣ. Переулокъ. Снѣгъ скрипитъ. Идутъ обнявшись. Стрѣляютъ. А имъ все равно. Цѣлуются, и два облачка у губъ дрожащихъ Сливаются въ одно. Смерть ходитъ разгнѣванная, Bотъ она! за угломъ! близко! рядомъ! А бѣдный человѣкъ обнимаетъ любимую дѣвушку И говоритъ ей такiя старыя слова: «Милая! ненаглядная!» Стрѣляютъ. Прижимаются другъ къ другу еще тѣснѣе. Что для смерти наши преграды? Но даже она не сумѣетъ Разнять эти руки слабыя! Боже! зимой цвѣтовъ не найти, Малой былинки ни встрѣтить — А вотъ люди могутъ такъ любить На глазахъ у смерти! Можетъ черезъ минуту они закачаются, Будто поскользнувшись на льду, Но также другъ друга нѣжно обнимая Они къ Тебѣ придутъ. Можетъ въ эти дни надо только молиться, Только плакать тихо… Но, Господи, что не простится Любившимъ? Моя Молитва.
Утромъ, надъ ворохомъ газетъ, Когда хочется выбѣжать, закричать прохожимъ: «Нѣтъ! Послушайте! такъ невозможно!» Днемъ, когда въ городѣ Хоронятъ, поютъ, стрѣляютъ, Когда я думаю чтобъ понять «я въ Москвѣ, нынче вторникъ, Вотъ дома, магазины, трамваи»… Вечеромъ, когда мы собираемся, споримъ долго, Потомъ сразу замолкаемъ и хочется плакать, Когда такъ неувѣренно звучитъ голосъ: «До свиданья! до завтра!» Ночью когда спятъ и не спятъ, и ходятъ на цыпочкахъ, И слушаютъ дыханье ребятъ и молятся, Когда я гляжу на твою карточку, на письма — Все что у меня есть… можетъ не увижу больше… Я молюсь о тебѣ, о всѣхъ васъ, мои любимые! Если бъ я могъ Заслонить васъ молитвой, какъ птица заслоняетъ крыльями Птенцовъ. Господи, заступись! не дай ихъ въ обиду! Я не знаю — можетъ мы увидимся, Можетъ скажемъ обо всемъ «это было только сонъ!» А можетъ скоро уснемъ… Знаю одно — въ часъ смертный, Когда будетъ смерть въ моемъ сердцѣ Еще живой, уже недвижный, Скажу я — «Господи, спасибо! Ты далъ мнѣ много, много!.. Но оставилъ меня свободнымъ. Ярмо любви я тащилъ и падалъ, Отъ земли ухожу, но я знаю радость. Отъ земли ухожу, но на землю гляжу я, Гдѣ ты, гдѣ всѣ вы еще любите и тоскуете… Господи, заступись! не дай ихъ въ обиду! Я люблю ихъ! Господи, спасибо!» Какъ Антипъ за хозяиномъ бѣгалъ. Къ ужину Антипъ малость выпилъ И скучно стало Антипу, Говоритъ хозяину «Это не ханжа — одна пакость. Пойду послушаю, что люди болтаютъ, А не то полѣзу драться.» Пришелъ въ балаганъ. У всѣхъ морды красныя. Сидятъ барышни, будто въ банѣ парятся. И какъ выскочитъ одинъ очкастый — Ужъ кричать нетъ силъ, только хрипитъ «товарищи!» И пошелъ на головѣ плясать. Ахъ ты, мать! ахъ ты, мать! Кубаремъ, да и въ щелку пролѣзъ, — тоненькiй! А ужъ злой! Вскочилъ Антипъ: «правильно! понялъ я! Тѣсно мнѣ! мать ихъ! долой!..» Побѣжалъ домой къ хозяину «Иванъ Васильичъ, я теперь все понимаю, Я тебя нюхалъ давеча — Пахнешь ты чудесно, Ну, а мнѣ не нравится, И вообще тѣсно мнѣ!.. Что ты смотришь бокомъ На прощанье присѣлъ бы — Потому прирѣзать тебя придется, Ничего не подѣлаешь! Ахъ, Иванъ Васильичъ, Вмѣстѣ мы жили, Что жили — пили!.. А теперь нельзя! вмѣстѣ Никакъ не помѣстимся. Я вѣдь говорю тебѣ по божески, Плачу я… Ахъ, Иванъ Васильичъ!.. Пойду поточу ножикъ Шея у тебя того — жилистая…» Хозяинъ какъ былъ въ однихъ порточкахъ Вонъ изъ дому, да по Тверской, Антипъ за нимъ — «ишъ чортъ! жить хочетъ! Прыткiй какой!» Просить Иванъ Васильичъ, «Задохся, отпусти меня, миленькiй! Вотъ тебѣ мое слово — Будемъ жить съ тобой вмѣстѣ, Что плохо пахъ — такъ я запахну по новому, А что тѣсно — такъ ужъ какъ-нибудь умѣстимся. Разсуди самъ — развѣ это правильно? У меня четыре дочери — Не могу я Господу преставиться Въ этакихъ порточкахъ!» Слышать Антипъ не хочетъ. Такъ оба и скачутъ — За заставу, черезъ огороды, въ поле чистое, Глаза у нихъ вылѣзли будто рачьи, Какъ псы языки повысунули Думаетъ Антипъ — «гдѣ ужъ здѣсь опохмелиться!.. Жжетъ внутри… Такъ ужъ плохо… Хоть бы залить водицей, А то зря издохнешь» Видитъ рѣчку, Кричитъ: «Хозяинъ, а, хозяинъ! Мы небось бѣгаемъ съ вечера, Tenеpь отдохнуть полагается!» Сѣли подъ кустикъ, Попили воды студеной, Иванъ Васильичъ даже расчувствовался, Антипа по усамъ погладилъ, обнялъ: «Сонъ я видалъ — лежитъ на блюдѣ селедка, А клюетъ ее галка, а у галки подъ хвостомъ кошка — Я ужъ тогда подумалъ, — вотъ какъ! Не къ добру, сонъ, говорю, нехорошiй, Развѣ я, Антипъ, не понимаю? помирать мнѣ надо, А жить вотъ какъ хочется!» «Правильно хозяинъ — смотри не падай! Далеко не ускачешь ночью! Прирѣзать все равно придется Мы теперь съ тобой враги!.. Ну, отдохнули, пора и за работу! Ты ужъ впередъ бѣги!» Долго бѣгали, ослабли На животы хватаются съ голоду Видятъ яблоню — Яблоки горятъ ярче золота «Стой, хозяинъ! Яблоки гладкiе, сладкiе… Я здѣсь примощусь, а ты рви съ того края — На всѣхъ хватитъ! Былъ я давеча въ этомъ циркѣ. Такъ одинъ объяснилъ — нѣту такой квартиры, Дома такого, нѣтъ на землѣ такого мѣста, Чтобъ мнѣ Антипу съ тобой, Иванъ Васильичъ, Не было бъ тѣсно. А то по хорошему жили бы — Самому вѣдь хочется!.. Ну бѣги, да подтяни ка порточки!» Бѣгутъ, видятъ домикъ, маленькiй — сразу не замѣтишь, Какъ скворешникъ, только птица пролѣзть и можетъ, А на домикѣ крестикъ, И самъ онъ вродѣ Храма Божьяго, И поютъ не колокола — колокольчики Говоритъ хозяинъ — «зайдемъ помолимся! Нынче воскресенье! Вотъ бѣгаешь — все забудешь! Ну и времячко!..» Смѣется Иванъ: «что ты думаешь — вмѣстѣ Мы въ этой клѣткѣ помѣстимся? Да я одинъ не влѣзу въ эту скважину — Что я — не влѣзетъ младенецъ голенькIй. Это церковь не для людей, а такъ кажется Птичья или пчелиная что ли…» Уговорилъ, полѣзли рядышкомъ, будто братья, И вошли свободно. Антипъ оставилъ ножъ на паперти — Какъ то съ ножемъ неудобно Глядятъ народу тьма-тьмущая, кого только нѣту? А мѣста еще больше — стоитъ церковь пустая, И будто ждать уже некого, А народъ все собирается. Всѣ здѣсь — воры, дамы, генералы, Шлюхи, мужики, солдаты, дѣтки малые, А вотъ Ивана Васильича дочки, И отецъ Антипа — приперъ изъ деревни, Чудно очень — Какъ дошелъ, вѣдь Тамбовской губернiи, Вотъ и очкастый, что ходилъ вверхъ ногами, Стоить тихенькiй, будто вымытый, Низко кланяется, И глаза у него голубиные. Стало Антипу такъ хорошо!.. Херувимская… И точно сердце его таетъ, таетъ, И нѣтъ внутри ничего, все вынули, Кто-то за него молится, кается… Только слезы текутъ умильныя… «Слушай Иванъ Васильичъ, Какiе мы съ тобой были бѣдные! А вѣдь все такъ просто! Довольно! набѣгались! Мѣста на всѣхъ хватитъ, слава Тебѣ, Господи!» Сердца какъ свѣчи горѣли, Жаркiя сгорая пѣли: «Слава тебѣ, наша Церковь, слава! Для всѣхъ кто вѣритъ и не вѣритъ, Для всѣхъ праведныхъ и неправедныхъ Настежь раскрыты твои двери! Младенца къ тебѣ приносятъ, Церковь! Раскройте двери! Лейся свѣтъ! Слезы лейтесь! Въ жизнь погружается новое сердце! Плачьте! Надѣйтесь! И къ тебѣ прибѣгаетъ разбойникъ дикiй, И машетъ руками, и кланяется земно, Будто тонетъ и хочетъ еще выплыть. Его ты святила когда былъ онъ младенцемъ. Женихъ и невѣста. Тяжелыя кольца. Крестъ. Тихо плачутъ души раненныя. Въ часъ вѣнчанья слышенъ крыльевъ плескъ — Двухъ птицъ или душъ или ангеловъ? Здѣсь плачь, молодая вдовица! О эти камни бейся, мать! Свѣтъ ночью! Обломокъ корабля! Дай укрѣпиться! Души теряйте — мiръ обрѣтете! Гробъ, и въ послѣднiй разъ онъ смотритъ… Закройте тѣсныя двери! Раскройте шире иныя ворота! Вѣрьте — Душа его восходитъ! она высоко! высоко!.. Церковь, къ тебѣ прибѣгаютъ лютые звѣри, Зализываютъ раны волки, Отсыпаются псы безпутные, И поютъ жаворонки — такiе веселые Въ майское утро. Землю омой, дождь! прикрой ее, нѣжный снѣгъ! Нѣтъ на землѣ ни конца, ни смерти, Коль ты открыта для всѣхъ! для всѣхъ! Наша великая Церковь! — „Люди вы еще думаете? — Нѣтъ! Сердце, ты еще бьешься? — Нѣтъ! Всѣ думы, все бьенье, весь трепетъ — Въ себя вмѣстила — одна за всѣхъ — Я — Церковь!“» Антипъ шепчетъ тихо. «Вотъ и мы просвѣтлились. Ты думаешь здѣсь Антипъ? нѣтъ Антипа. И тебя нетъ, Иванъ Васильичъ! Ни моихъ, ни твоихъ, ни ихнихъ, Ни очкастаго изъ цирка — Но всѣ мы! А толкомъ Я сказать не сумѣю… Только пусто въ моемъ сердцѣ И стоитъ оно любовью до верху полное… Милые, пейте!..» |
