— Но где мы возьмем денег? — спросил Император.

— Я об этом думал, — отвечал Аракчеев, — полагаю обратить на сей предмет в казну имения тех поляков, которые служили в 1812 году Наполеону и, невзирая на дарованное им прощение, не возвратились в Россию, как, например, князей Радзивилов.

— То есть конфисковать их?

— Так точно, — отвечал Аракчеев.

— Я конфискаций не люблю. — возразил Император. — ежели возьмем пенсион для предлагаемых тобою орденов с конфискованных имений, то пенсионы сии будут заквашены слезами.

Разумеется, после этих слов Аракчеев уже не возобновлял своего предложения. (1)

Чтец графа Аракчеева был очень бедный дворянин. Когда сыну его, будущему любимцу Императоров Павла и Александра, исполнилось тринадцать лет, он повез его в Петербург определить в кадетский корпус.

Приехав в столицу. Аракчеевы остановились в Ямской, на постоялом дворе, наняли угол за перегородкой, отыскали писца, который на гербовом двухкопеечном листе написал им просьбу, и, отслужив молебен, отправились в корпус, находящийся на Петербургской стороне. В канцелярии их встретил довольно приветливо какой-то чиновник и рекомендовал писца, но узнав, что просьба уже написана, нахмурился и сказал, что теперь уже поздно и чтоб они приходили завтра.

Почти две недели сряду Аракчеевы ходили в корпус, пока добились, что просьба их была принята. После этого они каждый день являлись на лестнице директора корпуса, генерала Мелиссино, чтобы безмолвно поклониться ему и напомнить о себе. Прошло более полугода пребывания их в Петербурге, и над ними собралась беда: деньги, привезенные из деревни, таяли, для уменьшения расходов Аракчеевы стали есть только раз в день, но вскоре были издержаны и последние копейки, а настойчивое появление их в передней Мелиссино все оставалось безплодным. Чтобы существовать, Аракчеевы принялись продавать зимнее платье. В это время они услышали, что митрополит Гавриил раздает помощь бедным. Принуждаемые крайностью, они решились обратиться к милостыне и отправились в Лавру. Преосвященному доложили, что дворянин желает его видеть. Он позвал просителей, выслушал рассказ о несчастном их положении и велел казначею дать им рубль серебром.

Выйдя на улицу, старик Аракчеев сжал рубль, поднес его к глазам и горько зарыдал, сын, глядя на него, также плакал. Этим рублем они прожили десять дней.

Наконец и эти последние деньги были израсходованы.

Стоя на директорской лестнице, Аракчеевы со стесненным сердцем ждали опять выхода Мелиссино. Отчаяние придало бодрости сыну: когда директор появился, молодой Аракчеев подошел к нему и со слезами, прерывающимся голосом, сказал:

— Ваше превосходительство… примите меня в кадеты… нам придется умереть с голоду… мы ждать более не можем. Вечно буду вам благодарен и вечно буду молиться за вас Богу!..

Рыдания мальчика, слезы на глазах отца остановили на этот раз Мелиссино. Он спросил, как их фамилия и когда подана просьба. Получив ответ, директор вернулся в покои и скоро вынес просьбу с отметкой, что она исполнена. Аракчеев кинулся целовать его руку, но Мелиссино поспешно сел в карету и уехал.

В этот счастливый день Аракчеевы с утра ничего не ели. По выходе из корпуса они завернули в первую церковь, и так как не на что было поставить свечку, то поблагодарили Бога земными поклонами. (1)

Доклады и представления военных лиц происходили у Аракчеева очень рано, чуть ли не в шестом или в седьмом часу утра. Однажды представляется ему приехавший из армии молодой офицер, совершенно пьяный, так что едва держался на ногах и не мог выговорить ни слова. Аракчеев тотчас же приказал арестовать его и свести на гауптвахту. В течение дня Аракчеев призывает к себе адъютанта своего, князя И. Долгорукова, и говорит ему:

— Знаешь ли? У меня не выходит из головы этот молодой пьяный офицер: как мог он напиться так рано, и еще перед тем, чтобы явиться ко мне! Тут что-нибудь да кроется. Потрудись съездить на гауптвахту и постарайся разведать, что это значит?

Молодой офицер, уже отрезвившийся, говорит Долгорукову:

— Меня в полку напугали страхом, который наводит граф Аракчеев, когда представляются ему, уверяли, что при малейшей оплошности могу погубить свою карьеру на всю жизнь, и я, который никогда не пил водки, для придачи себе бодрости выпил залпом несколько рюмок. На воздухе меня разобрало, и я явился к графу в таком несчастном положении. Спасите меня, если можно!

Долгоруков возвратился к Аракчееву и все ему рассказал. Офицера приказано было немедленно выпустить с гауптвахты и пригласить на обед к графу на завтрашний день. Разумеется, офицер явился в назначенный час в полном порядке. Аракчеев обошелся с ним очень ласково и, отпуская после обеда, сказал ему:

— Возвратись в свой полк и скажи товарищам своим, что Аракчеев не так страшен, как они думают. (1)

Однажды Аракчеев пригласил к себе обедать между прочими двух адъютантов своих, Жиркевича и Козлянинова, из которых последний был накануне дежурным. В продолжение обеда Аракчеев был необыкновенно весел, а в конце подозвал камердинера и на ухо сказал ему какое-то приказание. Тот вышел, тотчас же вернулся и подал графу какую-то записку.

— Послушайте, господа. — сказал Аракчеев, обращаясь к присутствующим, которых было человек десять. «Высочайший приказ. Такого-то числа и месяца. Пароль такой-то. Завтрашнего числа развод в 11 часов. Подписано: адъютант Козлянинов». Тут ничего нет особенного, кажется. — продолжал граф. — а вот где начинается редкость так редкость: «Любезный Синица! (Так звали первого камердинера Аракчеева.) Если графа нет дома, то положи ему приказ на стол, а если он дома, то уведомь меня немедленно, но отнюдь не говори, что я уходил с дежурства». Тут недостает несколько слов, — продолжал граф, — вероятно, «твой верный друг» или «ваш покорнейший слуга», а подписано, посмотрите сами. «М. Козлянинов».

С этими словами он передал записку, чтоб она обошла кругом стола.

— Вот, господа, какие окружают меня люди, что собственный адъютант учит плута-слугу моего меня обманывать и подписывает свое имя. Впрочем, это замечание я не обращаю к вам, г. Козлянинов, — вы более не адъютант мой. (1)

Раз, в приемный день Аракчеева, явившиеся к нему для представления генералы и другие важные лица с удивлением увидели на дверях кабинета, выходивших в приемную, прибитый лист бумаги, на котором крупными буквами было написано следующее:

«Я, Влас Власов, камердинер графа Алексея Андреевича, сим сознаюсь, что в день Нового года ходил с поздравлением ко многим господам, и они пожаловали мне в виде подарков…» Тут значилось поименно, кто и сколько дал денег Васильеву, а затем он изъявлял свое раскаяние и обещался впредь не отлучаться за милостыней! (1)

О военных поселениях у Аракчеева служил майор Ефимов, выслужившийся из фельдфебелей. Он отличался необыкновенной исполнительностью, строгостью и знанием фронтовой службы, вследствие чего пользовался особенным расположением не только Аракчеева, но и Императора Александра Павловича. Как-то во время инспекторского смотра нижние чины командуемой Ефимовым поселенной роты принесли на него жалобу в том, что он удерживает в свою пользу их деньги и пользуется многими незаконными поборами. Аракчеев отдал Ефимова под суд и, когда дело было ему представлено на рассмотрение, положил следующую конфирмацию: «По Высочайшему повелению, имени моего полка майор Ефимов лишается чинов, орденов и записывается в рядовые в тот же полк графа Аракчеева».

Через несколько месяцев Государь делал смотр поселенным войскам. Аракчеев остановил его у первого батальона, где на фланге стоял Ефимов, и, указывая на последнего, спросил:

— Знаете ли, Государь, этого гренадера?

— Нет, — отвечал Государь.

— Это ваш бывший любимец, Ефимов, — сказал Аракчеев.