— Совет поручил донести Вашему Величеству, что он находит исполнение воли вашей не токмо неудобным, но и опасным, а потому и невозможным по многим обстоятельствам.

Екатерина в гневе, по обыкновению засучивая рукава платья своего, сказала:

— Кто дал право совету так дерзко противиться предприятию, мною обдуманному?

— Осмеливаюсь вещать истину Вашему Императорскому Величеству, — продолжал Пушкин.

— Вы забываетесь, — с сердцем сказала она…

— Любовь к славе вашей и пользам Отечеству тому виною, — со слезами повторил Пушкин.

— Оставьте меня!

Отворотясь, чрез краткое время Екатерина одумалась и отменила повеление готовить флот к отпуску. Открылось злобное намерение короля Шведского, и война объявлена. Пушкин над немногочисленной и наскоро собранной армией был назначен главнокомандующим; доведя оную до шведской границы, он остановился. Государыня многократно письменно понуждала его идти далее, но он не повиновался, доколе не получил достаточного подкрепления. (5)

В 1792 году в Москве составилось общество из большого числа известных особ и имело собственный дом, где ныне Спасские казармы; председательствовал в оном человек обширного ума, отставной армейский поручик Николай Иванович Новиков. (Сие общество в публике именовано было мартинистами.) Екатерина с негодованием смотрела на сии совещания и в посмеяние писала комедии и провербы (короткие пьесы), как-то: «Обманщик», «Обольщенный», «Сибирский Шаман», «Расстроенная семья» и пр.[5] Наконец поручила главнокомандующему Москвы, князю Прозоровскому, произвести следствие и разрушить оное. Новиков сперва выслан из Москвы, а потом посажен в Шлиссельбургскую крепость. В продолжение помянутого следствия. Государыня в Петербурге Николаю Петровичу Архарову сказала, что «всегда успевала управляться с турками, шведами и поляками, но, к удивлению, не может сладить с армейским поручиком!»(5)

В 1794 году президент Санкт-Петербургской Императорской Академии художеств Алексей Иванович Мусин-Пушкин, присутствуя в Синоде, чрез камер-лакея получил от Екатерины II повеление в самой скорости быть во дворце. Особам, имеющим вход во внутренние комнаты, было известно, что когда Государыня находилась в уборной, то всякий из них входил туда без остановки, если же она удалялась в опочивальню или кабинет, потребно было докладываться. Пушкин находит Императрицу, сидящую в кабинете за столом с листом бумаги, который, при входе его, перевернув, она спросила:

— Послушай-ка, господин президент, все ли у вас в Академии благополучно?

— Слава Богу, Ваше Величество! — отвечал Пушкин со спокойным духом.

— Не случилось ли чего необыкновенного в типографии?

— Ничего, Государыня!

— Подивитесь! Я больше вашего знаю, что делается там, где вы поставлены начальником! Один несчастный, служивший в типографии вашей, лишил себя жизни.

Сии слова привели его в великое замешательство.

— Я желаю чрез начальников знать о всяком происшествии вверенных им мест, — с гневным видом продолжала Екатерина и, заметив его смущение, с кротостью спросила: — Что ж вы молчите? Я готова выслушать от вас оправдание.

— Если Вашему Величеству угодно, то позвольте донести, что я сомневаюсь в справедливости известия, вам сообщенного, сегодня поутру я получил рапорт о благополучном состоянии всех служащих в Академии, да и типографский надзиратель, который у меня был, не сказал мне ни слова о том, что я теперь узнал от Вашего Величества.

— Извольте же не мешкая справиться и успокоить меня, — промолвила Императрица.

Бдительный начальник пришел в уныние, услышав выговор от своей благодетельницы; в крайнем смущении поспешил в Академию. Приезд его в необыкновенное время произвел между великим числом живших там сильную тревогу; надлежало поодиночке всех перекликать и узнать об отсутствующих. Под конец уже нижний служитель объявил, что он слышал о подобном происшествии, в Академии наук случившемся. Пушкин поспешает туда и узнает, что при типографии промотавшийся комиссар, устрашась отчета к новому году составляемого, сделался самоубийцею. Алексей Иванович, успокоившись, в ту же минуту приказал заготовить для Императрицы объяснение, крупным прямым шрифтом, ибо курсивных литер она не любила, в пол-листа по обыкновению написанное, которое и привозит во дворец. Екатерина за туалетом, разговаривающая с Шуваловым, Пассеком и князем Барятинским, как будто не замечая его, продолжала убираться, потом, умывши руки (что она часто делывала), растворила дверь в опочивальню и войдя с ним спросила:

— Кто ж из нас виноват, сударь?

— Ни Ваше Величество, ни я, — отвечал он и подал обстоятельное известие о несчастном.

— Вы неправду сказали! — произнесла Екатерина, прочитав несколько строк.

Пушкин, не понимая, что значат сии слова, смешался более прежнего.

— Вы неправду сказали, — повторила Императрица, — оскорбив вас выговором и упреком, признаю себя виновною: человеку свойственно ошибаться… Если когда случится вам быть виновным, то даю слово оказать вам всякое снисхождение. — вспомните поговорку, что и горшок с горшком в печи столкнутся.

Алексей Иванович, тронутый до слез столь редким великодушием, стал на колени: «Я недостоин, чтоб мать российского народа признавала себя виновною!» — сказал он. (5)

Тобольский губернатор Федор Глебович Немцов, несправедливо действуя, обогатился незаконными средствами.

Лейб-гвардии Конного полка офицер Григорий Михайлович Осипов отправлен был Императрицею для исследования… По возвращении его в Петербург. Екатерина, рассматривая следственные бумаги и делая вопросы с замечаниями, сказала:

— Желаю знать ваше мнение!

Осипов, спасая Немцова, доложил ей:

— Вашему Императорскому Величеству дозвольте припомнить: не вниди в суд с рабом Твоим.

Екатерина похвалила его мнение и сказала:

— Накажем сановника ссылкой в его тверскую деревню.

Впоследствии окружающим сказала: «Осипов подает надежду быть истинным слугой». (6)

В девяностых годах произошла в одном петербургском трактире драка между армейскими офицерами и мастеровыми, причем несколько последних были изувечены, а один убит.

Произвели следствие и суд.

По мнению всех инстанций, трое из всех подсудимых были виноваты кругом, а один — в меньшей степени.

На докладе Сената Государыня смягчила наказание, к которому присуждены были первые трое, но приговор над последним приказала исполнить.

Генерал-прокурор, полагая, что эта резолюция положена по ошибке, доложил о том Государыне и получил в ответ: «Нет, я не ошиблась. Трое не так виноваты, а последний злодей».

Его сослали в Сибирь.

Лет через двадцать обратился он к Императору Александру Павловичу с просьбой об облегчении судьбы его. Дело пересмотрели в совете, донесли Государю, что люди, более виновные, давно получили прощение, и испрашивали помилования остальному. Государь согласился.

Помилованный прибыл в Петербург и с жаром поблагодарил государственного секретаря А. Н. Оленина за его представительство.

И что же? Через полгода он оказался сущим извергом и опять был сослан в Сибирь. Екатерина из производства дела увидела, что трое виновных поступили в пылу гнева и страсти, а этот действовал хладнокровно. Это обстоятельство ускользнуло из виду всех следователей и судей.(6)

В царствование Екатерины II Сенат положил решение, которое Императрица подписала. Этот подписанный приказ перешел от генерал-прокурора к обер-прокурору, от этого — к обер-секретарю, от этого — к секретарю, и таким образом он попал в экспедицию.

В этот день в экспедиции был дежурным какой-то приказной подьячий. Когда он остался один, то послал сторожа за вином и напился пьян.

При чтении бумаги попалось ему в руки подписанное Императрицею решение. Когда он прочел «быть по сему», сказал: