Гостя, понятно, интересовала коллективизация. Как идет дело и в целом, каково положение в районе с колхозами.

— Ясно, — сказал Башлыков. Как говорят о самом простом.

Он и видом своим показывал, что ему это все ясно и просто. Однако в душе его было и неясно и непросто. Противоречиво все. С вопросом журналиста в нем как бы усилилась тревога за вчерашнее. Человека внимательного и правдивого перед собой, его это уязвляло больше всего. Но вместе с правдивостью жила в нем и давняя привычка не показывать никому своей слабости. Тем более не любил он жаловаться. Здесь же, ко всему, выступал он не просто как Башлыков, обыкновенный человек, а как секретарь райкома партии. И был перед ним не друг-приятель, а работник прессы, представитель республиканского учреждения. И нужны были ему не личные ощущения какого-то Башлыкова, а взгляды руководителя района. Принципиальные взгляды.

Ясно было, прежде всего надлежало дать политическую характеристику положения в районе. В соответствии с общими, принципиальными положениями о коллективизации. Он начал с того, что сообщил: в районе идет острая классовая борьба. Кулачество, чувствуя свою близкую гибель, не останавливается ни перед чем. Действует любыми способами. Рассказывая о враждебной деятельности, Башлыков заново вспомнил спор с Апейкой, снова вспыхнул. Как будто продолжал незаконченную дискуссию.

Как один из примеров, где кулачество особенно развернуло свою деятельность, Башлыков назвал деревню Глинищи. Хотел рассказать о собрании, однако остановил себя: неизбежно выдал бы свое бессилие, свое и всего руководства. Да и болело это слишком, чтобы показывать постороннему человеку.

— Вы, наверно, знаете, что район включен в первую группу, — пошел Башлыков дальше. Корреспондент кивнул: знает. — Мы должны коллективизировать район до весны следующего года. Это наша главная задача… — Башлыков самокритично признал, что темпы коллективизации в районе пока недостаточные. Чтобы у корреспондента не осталось впечатления, что в районе смирились с этим, он сразу же заверил, что будет делать все для того, чтобы темпы решительно ускорить. И что задачу, которая поставлена, район выполнит.

Он помнил, страна должна знать своих героев, с гордостью стал рассказывать про лучшие колхозы, лучших людей. Корреспондент, склонив голову, на которой топырились неотросшие волосы, похожий на молодого скворца, торопливо записывал в тетрадь, и Башлыков говорил медленно, чтобы тот поспевал. Когда произносил названия, числа, то даже повторял, чтобы газетчик не ошибся. Следил, как тот пишет фамилии, поправлял. Он понимает, какое ответственное дело — газета.

Перебирая в памяти людей, он, между прочим, вспомнил Казаченку, Дубодела, Миканора, Гайлиса. До скверной истории с «Рассветом» он относился к ним по-разному, то хвалил, то критиковал, теперь же, сомневаясь, отметил добрым словом одного Дубодела.

Башлыков посоветовал, куда лучше ехать, к кому обратиться. Обещал позвонить, чтоб там помогли. Тут же встал, позвал Мишу, приказал обеспечить подводу. У корреспондента было письмо из редакции. Башлыков посмотрел его. Редакция сообщала, что из Слободки поступила жалоба — притесняют селькора Корбита. Башлыков тоном, который показывал, что он хорошо понимает политическое значение жалобы, заявил, что будут приняты строгие меры.

Проводив журналиста до дверей, Башлыков вернулся, сел за стол. Какое-то время сидел недвижимо. В памяти осталось, у мальчика-журналиста удивительно проницательный взгляд. Совсем не юношеский. Было смутно на душе, будто не все сказал как надо. Было неспокойно. В плохое время журналист приехал…

Башлыков как бы прислушивался к себе. Его не пугает, что он там напишет, корреспондент. Самое плохое, напишет он или нет, все равно существует. Провал. Снова угнетало ощущение вчерашней неудачи. Помнилась и сегодняшняя стычка с Апейкой. И звонок секретаря окружкома. Была минута грусти, одиночества. Потом он стал лихорадочно думать, что делать, как выбраться из прорыва.

Надо пересмотреть заново все возможности. Все и всех бросить на ликвидацию прорыва.

В последние дни, объезжая район, он совсем упустил из вида районные звенья. Надо поднять их: агитацию, молодежь, культурные силы. Шефов.

Башлыков давно собирался поставить вопрос о шефской работе. Надо сегодня же наконец поставить. Собрать всех шефов и спросить с них. Он достал бумагу, начал составлять список. Список секретарей партячеек. Всех, кого надлежит вызвать на совещание по шефской работе в колхозах.

Стремительно двинулся к двери. Миша уже был в приемной. Приказал ему созвать всех на семнадцать ноль-ноль. Предупредить, чтоб пришли с материалами о сделанном. Докладывать будут все.

Было лихорадочное желание действовать. В действии как бы искал опору себе, уверенность.

Одного за другим вызывал работников райкома, ответственных работников районных учреждений. И в райкоме, и в других районных учреждениях местечка их оставалось мало, большинство разъехались по деревням, занимались коллективизацией, но его это не успокаивало. Все время, как тень, жила память о вчерашнем, о споре с Апейкой, звонок из Мозыря.

Люди отчитывались, что сделано, что планируется сделать. Все чувствовали его энергичную, строгую требовательность, неудовлетворенность сделанным.

После нескольких таких бесед он вызвал заведующего агитпропом Коржицкого. Коржицкий, человек тоже новый и тоже молодой, почти все время мотался по району. Поправлять его не надо было, знал свое дело: то с агитаторами где-нибудь в сельсовете или в школе, учит, разъясняет, то сам на собрании с докладом, с речью. Взяли его с учебы, из минского института.

Башлыков обычно не упрекал своего агитпропа. В том уважении, которое он чувствовал к нему, было даже скрытое сознание некоторого превосходства того над ним, Башлыковым. Коржицкий, не однажды замечал Башлыков, сильнее был в знании истории партии, теоретически лучше подкован. Успокаивало Башлыкова то, что Коржицкому далеко до него в умении связывать теоретические знания с практикой, в умении организовать дело. Располагал Башлыкова к Коржицкому мягкий, откровенный характер заведующего агитпропом.

И сегодня Коржицкий смотрел на него чистыми синими глазами. И рассказывал он толково, со знанием, ровным, как обычно, голосом. Все было в нем, как всегда, но сегодня это в Башлыкове вызвало глухую неприязнь. Такое было ощущение, будто Коржицкий, хотя тоже виноват во всем, не хочет брать долю вины на себя. Сдерживая недоброе чувство, Башлыков расспрашивал о работе в отдельных сельсоветах, избах-читальнях, об отдельных агитаторах. С особым пристрастием выяснял, что агитпроп делал в Алешниках, в Глинищах. С раздражением слушал о Глинищах: выходило, сделано там немало. Недовольство вызвала похвала Параске Дорошке, сразу вспомнил ее выступление на собрании, считал, что она предала его, который так на нее надеялся. Изменила в такой момент, уклонистка…

Известно, не надо было хвалить агитпроповцев в Глинищах. Не за что хвалить, когда у них на глазах развалили колхоз. В непонимании этого проявилась слабость Коржицкого, которую Башлыков отметил снова: мало практической хватки. С чувством собственного превосходства и точным знанием цели Башлыков пошел в наступление на заведующего агитпропом.

— Так, поработали хорошо, — хмуро подхватил он слова Коржицкого. Резко повернул: — Только не мы, а другие. Результат их работы хорошо виден. Вчера сам видел в Глинищах. Хорошо поработали! Кулаки и все их прихвостни. — Синие ясные глаза Коржицкого замутила растерянность. Вроде бы и не соглашался, но и не запротестовал. Смолчал. — О работе всех нас будут судить по результатам, — сказал Башлыков, как бы набираясь силы. — А результаты наши — вот они. Тридцать семь хозяйств за неделю влилось в колхоз. И двадцать девять за день — из колхоза. Шаг вперед, два назад. Наши темпы. Результаты нашей работы…

Башлыков хорошо понимал, что, хоть он говорит «нас», «наши», Коржицкий воспринимает это как обвинение ему лично и его отделу. Это полностью отвечало стремлению Башлыкова, он и хотел, чтоб Коржицкий взял долю вины на себя — больше стараний приложит. С этой целью Башлыков и обвинял Коржицкого в том, что агитпроп не справляется с задачами, которые поставил перед ним нынешний острый момент, с теми темпами, которые необходимо набрать, чтобы выполнить обязательства. Чтобы ликвидировать прорыв, в котором район оказался. Чтобы добиться перелома.