Бестактностью со стороны Лукана было не посчитаться с этим неписаным законом и нарушить всеобщее наслаждение полной расслабленностью. Поэт вошел в отхожее место с вполне прозаическими целями. Случилось, однако, так, что, когда кто-то из сидящих громко испустил воздух, Лукан с серьезной миной продекламировал:
— Я бы сказал, что под землей загрохотало!
В уборную словно молния ударила. Все вскочили со своих мест и в панике бросились из приюта покоя, поспешно оправляя одежду. Потому что стих, который они только что услышали, не был творением Лукана — он был заимствован из поэмы самого императора. Нерон многократно декламировал эту поэму публично, поэтому стишок знали все.
Испуг посетителей общественной уборной был напрасным. Доносчика там не оказалось, ничего и ни с кем не стряслось. Но этого нельзя было предвидеть заранее; кто посмел бы поручиться, что сам Лукан не провокатор?
Поэт, веселясь, рассказывал об этом происшествии своим друзьям. Забавную историю запомнили и записали многие, она даже вошла в более позднюю биографию Лукана.
Шутка не была случайной шалостью поэта. Лукан уже давно ненавидел императора. Правда, всего четыре года назад он числился одним из ближайших друзей Нерона. Во времена первых Нероний, в 60 году, он декламировал «Похвалу Нерону» и получил почетную награду. Но с тех пор многое изменилось. Поскольку оба, и Нерон, и Лукан, считались лучшими поэтами своей эпохи, дружба между ними не могла быть искренней и прочной. Как это обычно бывает с людьми искусства, мелочи сделались причиной серьезной антипатии. Лукан был глубоко оскорблен тем, что во время одной из его декламаций император внезапно покинул зал под тем предлогом, что вынужден присутствовать на заседании сената. Нерон зеленел от зависти, когда слышал о каком-либо новом произведении Лукана, а тот писал много и быстро.
Итак, дело дошло до явного разлада. Рассказывали, что император запретил поэту всякого рода публичные выступления, даже в суде. Если так оно в действительности было, то это могло лишь усилить ненависть Лукана к самому властителю и системе его правления. Он мстил и боролся за свои права единственным способом, какой ему оставался, — писал. Лукан усиленно работал над эпической поэмой о гражданской войне между Цезарем и Помпеем. Начал он «Фарсалию» несколько лет назад с похвалы Нерону. Однако быстро изменил и идею, и дух сочинения, которое превратилось в хвалебный гимн в честь республики и ее защитников, Помпея и Катона, полное ненависти к Юлию Цезарю.
Ненависть к империи и Нерону Лукан сумел внушить и вольноотпущеннице Эпихариде, девушке легкого поведения. Этих двоих не связывал какой-либо роман. Лукан был примерным супругом, Эпихарида же — подругой его отца, Мелы. Он познакомился с ней в отцовском доме. Юный поэт, кипящий замыслами, полный внутренней страсти, богатый и славный, произвел на нее огромное впечатление.
Благодаря Лукану Эпихарида сблизилась с группой заговорщиков. Сенека, дядя Лукана, не принадлежал к этой группе. Уже три года, с тех пор, как попал в опалу, Сенека сторонился людей, часто уезжал за пределы Рима, почти ни с кем не встречался. Но многие обращали свой взгляд именно к нему. Восемь лет вместе с Бурром он мудро и толково руководил государственными делами. Период его правления находился в таком резком противоречии с тем, что происходило ныне, что авторитет Сенеки сам по себе рос из месяца в месяц. Когда Сенека был у власти, многие смотрели на него с завистью. Ныне эти низкие чувства исчезли, зато осталась память о днях спокойствия, порядка, безопасности. Ничего удивительного, что у многих серьезных людей родился план использовать против Нерона имя и авторитет именно этого повсеместно уважаемого государственного мужа. Поскольку сам Сенека оказался недосягаем, с ним искали связи через его племянника, Лукана, который и не скрывал своей ненависти к императору.
Уже три года назад, вскоре после отхода Сенеки от государственных дел, некий доносчик выдвинул против него обвинение, что он организовал заговор с целью свергнуть цезаря. В качестве второго заговорщика доносчик назвал Гая Кальпурния Пизона.
До нашего времени дошла поэма, прославляющая красоту, щедрость, таланты и заслуги этого потомка старой и богатой аристократической семьи. Художественные достоинства произведения ничтожны, но написано оно, несомненно, человеком, искренне благодарным за опеку и благосклонность. Впрочем, и в сочинениях других авторов можно найти столь же привлекательный образ Пизона.
В то время он находился в расцвете сил. Выглядел Пизон великолепно: рослый, хорошо сложенный, мускулистый. Его манеры отличались благородной изысканностью и подкупающей простотой. Он славился своим ораторским даром и часто выступал в сенате и в судах. Известна была его речь, в которой он благодарил Клавдия за назначение консулом. Пизон интересовался поэзией и риторикой, а в кругу друзей часто щеголял декламацией собственных произведений и выступал как певец. Он охотно окружал себя юными литераторами, поддерживая их деньгами. Пизон был очень щедр, что делало его особенно популярным среди широких слоев населения, популярность снискала ему также умелая игра в мяч и шашки. Пизон мог себе позволить быть щедрым: благодаря семейным богатствам он принадлежал к числу состоятельнейших людей тогдашнего Рима. Материально поддерживал даже обедневших сенаторов и эквитов.
В своей политической карьере Пизон прошел все ступени вплоть до консульства. Единственной его неудачей было изгнание при Калигуле, из которого Пизона возвратил Клавдий.
Понятно, что положение и популярность Пизона рождали немалую зависть в окружении императора; отсюда проистекало и обвинение в заговоре. Однако доносчик поторопился. Время еще не назрело. Нерон, только что восстановивший против себя общественное мнение своим обращением с Октавией, не хотел снова вызвать волну возмущения, вынося приговор двум столь выдающимся личностям, как Пизон и Сенека. Обвинение, впрочем, было совершенно безосновательным, и Сенека это легко доказал. Приговор вынесли доносчику.
Однако оба сановника извлекли для себя урок. Именно после этого Сенека сделался почти отшельником. Зато Пизон, более молодой и деятельный, стал осторожно подыскивать союзников. У него самого не было никакого конкретного плана, и он не претендовал на роль предводителя, но его личные качества и так предназначили ему ведущую роль. Во избежание огласки он часто пребывал за пределами Рима, на своей великолепной вилле около Байев, где частым гостем оказывался сам Нерон. Однако в столице у Пизона находился доверенный друг, который служил связным с группой самых ярых врагов императора. Этим другом был эквит Антоний Натал.
Он поддерживал контакт с тремя сенаторами и Луканом, который, как бывший квестор, тоже принадлежал к сенаторскому сословию, а также с несколькими эквитами. Сенаторами этими были: Плавтий Латеран, племянник того Плавтия, что при Клавдии приобрел широкую славу в Британии; Флавий Сцевин, известный своей любовью к роскоши, Афраний Квинциан, которого находили женоподобным и которого высмеял Нерон в одном из своих стихотворений.
Из группы эквитов, помимо самого Антония Натала, выделялся также и Клавдий Сенецион, сын вольноотпущенника, ближайший друг императора с самого начала его правления. Вполне вероятно, что он опасался влияния, какое оказывал последнее время на Нерона Тигеллин. Он боялся, что новый приятель цезаря будет стремиться уничтожить всех тех, которые ранее что-то значили при дворе.
Заговорщики поддерживали также связь с офицерами преторианцев; в заговоре участвовали три народных трибуна и три центуриона. Известно было, что оба командира гвардии, Тигеллин и Фений, взаимно ненавидят друг друга. Тигеллин изыскивал любую возможность, чтобы подорвать авторитет Фения. Добивался он этого без труда, ибо Фений некогда принадлежал к кругу людей, близких к Агриппине, и именно благодаря этому в 55 году получил должность префекта по снабжению. Теперь Тигеллин внушал императору, что Фений был любовником Агриппины и жаждет отомстить за ее смерть. Фений, разумеется, догадывался о кознях своего коллеги и понимал, что в глазах Нерона всегда будет на подозрении, так как приобрел слишком широкую популярность, успешно занимаясь в течение восьми лет снабжением столицы. Поэтому его не покидала тревога. Часто в кругу надежных людей Фений позволял себе высказывать свои сомнения и недовольство сложившимися отношениями. По этой причине у заговорщиков появилась надежда, что в критический момент Фений окажется на их стороне.
