— (Голос из зала).

— Я вам отвечу вместо автора. «Злых» героев и «злых» книг у нас достаточно. Хватает! А вот такой книги еще не было, где человек бы думал… Остановился… В себе остановился… Именно такая книга сейчас нужна. Десять лет только и делаем, что кого-то ругаем, а ничего не поняли.

А я хочу поговорить с человеком… С вечным человеком…

«Я — жена ликвидатора. Мой муж умер. Знаете, как умирают наши мужья? Они умирают на ходу — шел и упал, уснул и не проснулся. Нес медсестре цветы — и остановилось сердце.

Как им жить? От одной памяти можно умереть…

Он приехал… был как во сне, как в бреду… Рассказывал и рассказывал…

Мальчишки-солдаты разутые-раздетые… Лежат в траве. Загорают. Чуть не сапогами поднимал. Они: га-га!

«Нина, как хорошо, что у нас с тобой уже двое детей. Они останутся…»

Из деревень многие уезжали на своих машинах. Машины — зараженные. Команда: «Выгружайся!», а машину закапывают. Стоят, плачут. А ночью ее выкапывают

Голуби, воробьи… Аисты… Бежит-бежит по полю, хочет взлететь. А взлететь не может…

«Нина, как хорошо, что у нас с тобой уже двое детей. Они останутся…»

Простите. Я хотела спросить… Я хотела сказать, что я боюсь искусства об этом… Я боюсь читать вашу книгу… Мне кажется, я все знаю… Но я знать этого не хочу…

Нет, не все… Не все… Один мне рассказывал, что там интересно было, весело. Стихи читали, пели под гитару. Туда поехали лучшие инженеры, ученые. Московская элита. Они читали стихи… Пугачева в поле выступала. «Если вы не уснете, я буду петь, мальчики, вам до утра». Она называла их героями…

Мне кажется, я все знаю…»

— Разве я могу что-нибудь добавить? Что искусство может добавить к самой жизни? Спасибо!

— Вы все время пишете о катастрофах — война, самоубийство, Чернобыль. Вас можно назвать писателем катастроф?

— Нет, хотя я — отражение того, что вокруг. Той жизни, что вокруг.

Это — мы. Но какая тоска. Все время тоска. Тоска по человеку, с которым можно говорить о другом…

А вдруг он уже где-то есть?