Он бы сказал, а Вовка бы убил.

Ну да, зло, жестоко, но кто бы отказался? У каждого, наверное, существует свой длинный список претендентов на утилизацию. Попробуй усовести, когда у тебя этакая вундервафля, вундерВовка…

Перфилов вздохнул, глядя на розовеющее небо за окном.

Нет, подумал он, если Вовка — чудо, то какое-то неправильное. Включив телевизор, он несколько минут бездумно пялился на лототрон с выпадающими в железный лоток шарами. Глупый аттракцион, рассчитанный на неудачников, которые с чего-то уверились в обратном! И в этом — вся жизнь. Шары стукаются — вам выпало число "тридцать девять"!

На другом канале шёл унылый детективный сериал с унылым трупом и унылыми полицейскими, которые больше сражались с жизненными обстоятельствами, чем с преступным миром.

Перфилова передёрнуло от отвращения.

Господин капитан, у нас несколько дохлых мух! Так-так, а орудие убийства на месте преступления имеется? Никак нет. Ни газеты, ни мухобойки! Странно. Видимо, мерзавец в последнее время пошёл учёный. Насмотрелся сериалов. Похоже, это "висяк", лейтенант. Господин капитан, я уверен, что убийца скоро вновь проявит себя…

Какой бред копится в голове!

Перфилов выключил телевизор и минут пять нарезал круги по комнате, периодически застывая на месте.

Самое интересное, после он не смог вспомнить, о чём вообще думал. Мысли все были какие-то бессвязные, угловатые, всплывали, как ветки из лесного тумана: хрясь, хрясь по морде! Какие-то пальцы, тараканы, глаз в телевизоре, план уроков, все уроды, пробы негде ставить.

Мусоровоз убрался из-под окон, теперь там лаяла собака, гоняя голубей. Птицы, вспархивая, перебирались на карнизы и перила балконов.

Перфилов открыл окно.

— Кыш! — замахал он на голубей. — Расплодились, нечисть!

Взгляд его упал вниз, на асфальт, на край выгородки с детскими качелями в окружении сирени и молодых рябинок.

Несмотря на раннее время, качели уже были заняты. Какой-то мальчишка лениво болтал ногами, сидя на отрезке доски.

Перфилова обожгло.

— Вовка! — закричал он. — Вовка, никуда не уходи! Я сейчас спущусь! Нам надо поговорить! Обязательно!

Мальчик задрал голову и кивнул.

Перфилов принялся торопливо и хаотично одеваться. Брюки! Где брюки? Ага, на кресле! А носки? Он полез в комод, когда-то доверху набитый бельём Марго. Нижний ящик, кажется, отводился под трусы-майки непутёвого мужа-историка. И что тут у нас? Плавки, шорты. Ах, носки в ванной! Конечно же!

Настроение Перфилова, мечущегося по квартире, было близко к паническому, потому что казалось, что Вовка сейчас исчезнет и то важное, что хотелось ему сказать, потеряет актуальность и силу воздействия.

А жуков нельзя убивать!

— Да, жуков нельзя убивать, — повторил вслух Перфилов, кое-как заправляя найденную рубашку за пояс брюк. — Это плохо. Это чревато.

Заглянув в кухню, он выключил выкипающий чайник. Даже ужаснулся в душе: забыл, совсем забыл, голова садовая! На всякий случай проверил и ванную — не хотелось к гипотетическому пожару устраивать ещё и потоп. Затем, на бегу надевая куртку, Перфилов выскочил на лестничную площадку и заспешил вниз.

Конечно, по закону подлости, внизу он столкнулся с Леной, которой, судя по полной сумке в одной руке и пакету в другой, с утра не терпелось сходить в магазин. Новоселье же, мать его! Праздник!

— Руслан!

— Не могу! — крикнул Перфилов, цепляясь за ручку подъездной двери. — Занят!

Он почти выскочил наружу, когда девушка спросила:

— А почему вы в тапках?

— Я ненадолго, рядом тут, — сказал он, кляня самого себя за обувь. — Вы не обращайте внимания.

— А вы будете сегодня?

— Да! — крикнул Перфилов, захлопывая дверь.

Только бы дуре не пришло в голову выглянуть, подумалось ему.

Вовка никуда, слава Богу, не исчез, сидел, грустно глядя непонятно куда, в пустоту между ветками. Кучка мёртвых насекомых скопилась в ямке, вырытой детскими ногами под качельным сиденьем.

— Вовка!

Перфилов добежал, прислонился к загнутой в дугу стойке, перевёл дух. Вовка нахмурился и отвернулся.

— Вовка, что случилось? — спросил Перфилов, сглотнув.

— Мне запретили с вами разговаривать, — прошептал мальчик.

— Мама?

Вовка неопределённо качнул головой, колупая пальчиком краску на прутьях сиденья, крепившихся сваренными кольцами к перекладине.

— Чего ж ты кивнул мне тогда? — спросил Перфилов.

Мальчик пожал плечом.

Перфилов прижался к стойке горячим лбом.

— Ты тогда можешь не говорить. Ты слушай, хорошо? Если всё правда… Ну, если правда твоё умение, то это не правильно. Это надо прекратить. Жуки, гусеницы — это ведь тоже живое. Нельзя на них свою злость…

Перфилов замолчал, чувствуя, что и сам не верит в то, о чём говорит. Надо как-то убедительнее. Доходчиво.

— Убивать нельзя, — сказал он.

За шиворот ему упала дохлая козявка.

— Вовка, злиться — это самое последнее дело.

— Почему? — спросил вдруг Вовка.

Светлые глаза мальчика пронзили Перфилова насквозь. Он смешался.

— Ну, потому что… Это разве кому-то помогло?

— У вас всё хорошо, дядя Руслан?

— Ну, нет… Могло бы быть лучше, — честно ответил Перфилов.

Вовка шмыгнул носом.

— А разве вы не злитесь, когда у вас не всё хорошо?

Перфилов вздохнул.

— Злюсь. Но это другое. Я не убиваю, когда злюсь, всяких мух там или паучков.

— А откуда вы знаете?

— Так нет у меня такого дара, — сказал Перфилов. — Чтобы как ты — чик!..

Он наставил палец на ползущего по песку с вкраплениями кварцевой крошки тёмненького, бестолкового жучка. Насекомое с готовностью растопырило лапки и прекратило двигаться. Перфилов, побледнев, перевёл взгляд с жука на свой палец и спрятал руку за спину.

Вовка расхохотался.

— Вы сами-то, сами!

— Нет, это, наверное, от тебя, просто с моим жестом совпало.

— А я уже не злюсь.

Они помолчали.

Вовка легонько принялся раскачиваться, отталкиваясь носками сандалий от земли. Перфилов чуть помог ему, ладонью надавливая на один из прутьев.

— А что вы делаете, когда вам больно? — спросил мальчик.

— Ну… — растерялся Перфилов. — У каждого свой способ. Так сразу и не скажу, что делаю. Замыкаюсь в себе.

— И плачете?

— Бывает, и плачу.

— Я тоже плачу, — признался Вовка. — Только так девчонки лишь делают.

— Почему это?

— Дядя Коля говорит, что мужики не плачут. Они стискивают зубы — и напролом.

Вовкин сандалет взрыл песок, похоронив несколько мёртвых жучков.

— Может быть он и прав, — сказал Перфилов.

— Значит, злиться можно?

— Понимаешь… От твоей злости, получается, страдают всякие жуки и мухи, которые в этом совсем не виноваты.

— Ну и что? — насупился Вовка.

— Это не правильно.

— А когда тебя не любят, это правильно? — выкрикнул мальчик, соскочив с качелей. — Когда папки нет, а дядя Коля есть — правильно?

— Погоди!

— Вы вообще сами, дядя Руслан, правильный?

Перфилов хотел было возразить, но запнулся, вспомнив себя у раковины.

— Мы же не обо мне! — крикнул он.

Правда, Вовка уже успел сбежать за угол дома.

Перфилов опустился на сиденье. Дурацкая вышла беседа. Не умеет он с детьми, и с необычными детьми — в особенности.

И куда теперь? В набат бить?

Латентный суицидник протестует против смерти насекомых? Ну, плохо Вовке. А кому хорошо? У него самого ярких моментов в жизни…

Перфилов задумался.

Ну, да, что-то яркое было только в детстве. Многое, конечно, вытерлось уже из памяти, но пронзительное ощущение леденцово-жёлтого света осталось.

У него было двое родителей, и ни один из них не пил как Вовкина мать. Другое дело, что они быстро ушли из его жизни, отец — от рака, мама — тихо, от микроинсульта.

Перфилов вытер непрошеные слёзы, оттолкнулся ногами. Над ним заскрипели кольца. Сидеть было тесновато, не под его, взрослое тело сделано.