В квартире разделся до трусов, достал было рукопись своей повести, полистал, удивляясь корявости слога и бедности языка. Куда это? Сжечь только. Где тут Марго увидела перспективу?
Он повалился на не заправленный с утра диван.
Голову кружило. Может, подумалось, попросить Вовку, чтоб он попробовал и его, как своих жуков или мух? Чтобы разозлился, двинул пальчиком. Жить не хочется. Не хочется жить. Самое грустное, понял Перфилов, и менять ничего не хочется. Зачем живу?
А тут — раз! — и в рай. Или в пустоту.
На ад он всяко не заработал. Не убивал. Не воровал. С женой только развёлся.
Перфилов сморщился от ртутных переливов боли от уха к уху. Перевернулся на живот, найдя лицом подушку. Стало легче.
Возможно, он просто тоскует по чуду. Даже время есть между пятью дня и шестью вечера, а чуда нет. Чтобы выбросило тебя в другое место, где примут человека без прошлого, накормят, уложат в постель…
Больную дремоту Перфилову оборвал телефонный звонок.
К телефону на тумбочке в прихожей он подошёл только потому, что проклятый звон вошёл в резонанс с болью и не думал прекращаться.
— Алло.
— Что, Русик, не узнал? — спросила притянутая к уху трубка.
— Ты ещё, — простонал Перфилов. — Тебе-то что нужно в этот день?
— Ка-ак? — удивилась бывшая жена. — Я всё ещё считаю себя ответственной за твою жизнь. Мне кажется, что это полезный звонок.
Перфилов сел на пол.
Он не прекратил разговор, потому что знал: Марго обязательно перезвонит, и голова его точно расколется от повторного вызова.
— Я тебя слушаю, — сказал он больным голосом.
— Нет, — возразила трубка, — это я тебя слушаю. Как твои дела? Как твоя книга? Ученики — все такие же неучи? Не срывайся на них, понял? У тебя будет мигрень.
— Уже, — вставил Перфилов.
— А я что говорю! — Марго рассмеялась. — У меня поистине пророческий дар. Тебе не жалко, что ты меня потерял?
— Ты ещё не вышла замуж? — спросил Перфилов, собирая пыль голыми ногами.
— Ах, — сказала бывшая жена, — все мужики с какими-нибудь изъянами. Или рохли, как ты, или с психикой набекрень.
— А я про запас?
— Нет, ты как образец. Представь, в некоторых случаях ты выглядишь даже предпочтительней. Но ты не обольщайся.
— Где мне…
Марго помолчала.
— Нет, ты серьёзно болен?
— На меня соседский ребёнок разозлился, — сказал Перфилов. — А он такой… От него мухи, представь, дохнут.
— А как я на тебя злилась! — воскликнула трубка. — Иной раз думала подсыпать тебе в суп мышьяк. Или стрихнин.
— Из-за чего? — удивился Перфилов.
Головная боль на несколько мгновений взяла паузу.
— Ну… Честно говоря, бог знает. Просто я иногда будто сама не своя становилась. Не потому, что я такая, а потому что ты умел выбешивать.
— Хорошая мотивация, — сказал Перфилов. — Но ты всё равно мне звонишь.
— Я же говорю, у меня — ответственность, — Марго на том конце провода постучала ноготками по дереву. — А мальчику надо подзатыльник дать.
— Какому мальчику? — не понял он.
— Который мух убивает.
— Тут всё сложнее.
— Ха! — сказала Марго. — С детьми как раз всё проще: они тебя или слушаются, и тогда ты их балуешь, или не слушаются, и тогда ты их наказываешь. Со взрослыми куда замороченнее. Из-за неправильного воспитания в детстве на них такая простая система не действует.
— Марго, я устал, — сказал Перфилов.
— Что ж, — сказала Марго, — надеюсь, я тебя настроила, цэу дала, живи Русик, горя не знай. У тебя-то хоть баба какая появилась?
— Ревнуешь?
Перфилов, морщась от вновь накатившей головной боли, встал, схватился за пальто на вешалке и, конечно, оборвал его к чертям.
— Зачем мне тебя ревновать? — хохотнула Марго. — Будучи женатым, ты не давал мне повода. Сейчас… При обилии голодных до женского тела самцов думать ещё и о тебе? Ты возомнил, Русик.
— А напрасно, — сказал Перфилов, отбрасывая пальто. — Её зовут Лена.
— Чао, выдумщик, — сказала Марго.
— Чао, — сказал Перфилов гудкам отбоя.
Он вернулся в комнату и сел на диван.
— Вот дура! — в сердцах сказал он. — Идиотка!
Его передёрнуло, и от этого непроизвольного движения боль влупила по затылку с оглушающей силой. Перфилов застонал и опрокинулся навзничь.
И это — жизнь?
Может, нажраться таблеток? Марго, помнится, оставила целый кулёк просроченных упаковок и коробочек. Ещё больший кулёк унесла с собой. Фанатка удушения любого симптома в зародыше. Ох, к чертям! Всё-о-о…
Перфилов, кусая подушку, прорычал невнятную жалобу Богу на свою жизнь. Он, наверное, так и уснул бы, помучившись и обессилев, но судьба уготовила ему новое испытание. Какая-то сволочь принялась звонить в дверной звонок.
Ни хрена не открою, решил Перфилов. Задолбали. Что вам всем спокойно-то не сидится?
Он, как Вовка, наставил подрагивающий палец в коридор. Сдохни. Сдохни, гнида. Ну! Есть глухой стук тела? Нет? Можно ведь и беззвучно… Впрочем, подумалось ему через секунду, зачем мне труп под дверью? Начнутся расспросы, разбирательства, почему, мол, именно у вашей квартиры был обнаружен мертвец, чего хотел, нет ли какой трещины у него в затылке, а то соседа вашего видели на площадке с утюгом, не вдвоём ли вы работаете…
Звонить перестали.
Перфилов с облегчением закрыл глаза, но неожиданно расслышал настойчивый женский голос, кажется, зовущий его по имени-отчеству.
Лена. Вот какого чёрта?
Он поднял себя усилием воли, натянул штаны, накинул рубашку и, пошатываясь, побрёл в прихожую.
— Что? — спросил он через дверь.
— Руслан Игоревич, — неуверенно произнесли снаружи, — я пришла извиниться.
— Зачем?
— Ну, мы нехорошо расстались вчера, — сказала девушка. — Я чувствую. Правда, если вы считаете, что это нормально…
Перфилов выкрутил язычок замка до щелчка и приоткрыл дверь.
— Лена, вы знаете, что иногда появляетесь в неудобное время? У людей могут быть свои дела и свои болячки.
Лена кивнула. В этот раз она была в длинной юбке, блузке и жакете, ничего не просвечивало, и это Перфилова огорчило.
— Я просто извиниться.
Вид у девушки сделался потерянный.
— Чего вы хотите, в свою очередь, от меня? — спросил Перфилов.
— Ничего.
— Я рад.
Он потянул дверь на себя.
— Я бы хотела начать всё сначала, — выдохнув, быстро произнесла Лена. — С воробышков.
— С каких воробышков? — не понял Перфилов.
— Это бабушка у меня так говорила. С воробышков, то есть, с начала. Как с чистого листа. Будто между людьми нет ничего плохого, всё забыто, вычеркнуто из памяти.
— Странная у вас бабушка, — пробормотал Перфилов.
— Я сама уже не помню, почему так, — улыбнулась Лена, пожимая плечами. — Но вот прилепилось… Не хочется начинать жить на новом месте, рассорившись.
— Хорошо, Лена, — сказал Перфилов. — Давайте начнём с воробышков, только завтра. Сейчас у меня болит голова.
— Ой, извините! Это вам.
Перфилов принял пакет сахарного песка.
— Всё?
Лена кивнула.
— Я вас приглашаю на чай завтра. По случаю моего новоселья. В шесть. Будет торт, правда, покупной. И можете вашего Вовку взять.
— Он не мой.
— Ну, да, соседский.
— Именно.
— До свидания.
Перфилов щёлкнул замком.
Боль поутихла. Несколько секунд он стоял, слушая тишину и отдалённый шум воды в туалете, затем вернулся в комнату. Пакет песка плюхнулся рядом с подушкой.
Господи, как достали-то все!
Перфилов лёг, скрючился, натянул одеяло до подбородка, кое-как освободился, дёргаясь и лягаясь, от брюк.
— Никто тебя не любит, — прошептал он. — А почему? Потому что чудеса ушли из нашей жизни. Кто верит — тот дурак.
Приснилось ему одиночество.
Одиночество прорастало в виде тихого города. Высились дома с холодными стёклами и закрытыми дверями, упираясь в тугие, серые облака. Вереницы пустых машин замерли у тротуаров. Лавки, газетные киоски, обрывки бумаги. Сыпал мелкий снег.
