— А меня знаете? — спросил Перфилов, с трудом отводя взгляд.

— Ну, да, вас Руслан зовут, — девушка улыбнулась. — Мы с вами столкнулись, если помните.

Перфилов кивнул.

— Понятно. А вас э-э… — он мучительно попытался вспомнить её имя. — Извините, я не расслышал тогда.

— Лена. Могли бы и запомнить.

— Знаете, что! — взорвался Перфилов. — В душу мне не лезьте! Все, блин, психологи и знатоки! Я почему-то всем должен, а как мне что-то…

Девушка нахмурилась.

— Извините.

Она повернулась, чтобы уйти.

— Э-э… Лена! — запоздало крикнул Перфилов, когда соседка уже спустилась на пролёт. — Вы зачем приходили-то?

— Уже не важно, — сказала девушка.

— Вы меня сейчас идиотом выставляете! — свесившись через перила, сказал Перфилов.

— А вы разве не он?

— Ну что мы, не можем как нормальные люди? Я признаю, что несколько взвинчен, возможно, был не прав.

Девушка подняла на него свои большие глаза.

— Мне нужен был сахар.

Перфилов прыснул.

— Серьёзно?

— А что в этом смешного?

— Сахар сегодня популярен. Поднимайтесь, — оживился Перфилов.

Он чуть не сбежал вниз, чтобы вернуть девушку, но вовремя опомнился — ей-богу, опять бы не так поняли. Сорокалетний ловелас. Любитель молоденьких. Кризис среднего возраста — бес в ребро. Тьфу! Ещё и с красными от слёз глазами.

Перфилов поспешно потёр лицо.

— Проходите.

Он отступил вглубь квартиры, давая девушке понять, что не собирается ни закрывать дверь, ни сторожить её в прихожей.

— У вас миленько, — услышал Перфилов, проверяя баклажку с песком на кухне.

— А вот Вовка, мальчик, сказал, что у меня грязно, — сказал он.

— Ну-у, — тактично протянула Лена, — возможно.

— У вас есть куда пересыпать?

— Вот, — Лена, заглянув на кухню, показала ему пластиковую банку.

— Давайте.

Пока Перфилов пересыпал песок, Лена стояла в проёме, заставляя его нервничать.

— Да, здесь не чувствуется женской руки, — сказала она наконец.

— Как есть. Руки — мужские.

Перфилов наклонил баклажку резче, чем следовало, и сахар сыпнул мимо банки, крупицы побежали по столу.

— Чёрт! Не говорите под руку!

— Вы всё-таки злой.

— Я? — удивился Перфилов. — Да по сравнению со всеми остальными… Держите, — он подал девушке наполненную банку. — В общем, я не такой, каким кажусь.

— С людьми, наверное, работаете?

— В школе.

Лена покивала, словно именно такой ответ от Перфилова и ожидала.

— Ну, до свидания.

Перфилов проводил её до порога.

— Иногда, чтобы узнать человека, необходимо лишь желание, — сказал он. — Только почему-то никто этим желанием не горит. И все судят его, как им ближе. И видят, как им удобнее.

— Это вы так себя оправдываете? — спросила Лена.

— До свидания, — сказал Перфилов, захлопывая дверь.

Хотя ему ужасно хотелось добавить: "Ты хоть что-нибудь поняла, дура?! Ты — со своей банкой и с моим сахаром?!"

В комнате он не лёг сразу, не смог, закружил, как заведённый, вырабатывая, гася раздражение, и неожиданно зацепился глазом за чёрные комочки на паркетинах у окна. Три комочка со слюдяными крылышками. Три мухи.

Все три — мёртвые.

Конец недели совсем издёргал Перфилова.

Завуч, худая, за пятьдесят женщина, прозванная Скрепкой, зачем-то решила присутствовать на его уроках в шестых и седьмых классах, и ему пришлось из кожи вон лезть, изображая увлечённость предметом и пытаясь эту увлечённость передать ученикам. Позднее средневековье, Ренессанс, Борис Годунов и Смута. Сухое лицо с поджатыми губами над задней партой.

Он оказался чертовски убедителен.

— Руслан Игоревич, — проникновенно сказала ему Скрепка на перемене, отведя в сторонку, как какого-нибудь нерадивого школьника, — не надрывайтесь вы так. Я смотрю, что вы болеете за свою дисциплину, но, поверьте, вашим подопечным нет до неё никакого дела.

Фамилия её была Скрепикова, и прозвище, собственно, от неё и брало исток.

Лёгкая сутулость, светло-зелёная блуза, коричневая юбка, коротко подстриженные, подкрашенные волосы. В бесцветных глазах то и дело проглядывала какая-то сатанинская искорка.

Перфилов её побаивался.

— Если у них останется в головах хоть что-то, уже хорошо. Вспомнят Леонардо да Винчи, я обрадуюсь, — продолжила завуч, успокаивающе постукивая тонкими пальцами по его обтянутому пиджачным твидом плечу. — Вы не переживайте, но так и есть. Это реальность.

— Вы их не любите, — сказал Перфилов.

— Почему? Люблю, — удивилась Скрепка. — Просто семнадцать лет из года в год я наблюдаю одно и тоже. Гормоны, половое созревание, пик эмоций, максимализм, нигилизм, сильные чувства к противоположному полу, отрицание жизненного опыта родителей, а вместо этого преклонение перед рок или поп-звёздами. Из года в год, Руслан Игоревич. Конечно, с вариациями. Что им история! Что им вообще школа, и мы с вами в частности! Им открылся другой мир, волнующий, яркий. Грубо говоря, наш мир. Взрослый. Но иногда, честно, зла не хватает.

— Зла всегда достаточно, — грустно сказал Перфилов.

— Я фигурально, — чуть улыбнулась завуч. — Зла не хватает, потому что я знаю, чем всё это кончится. И всегда кончается. Они становятся старше, и дурь выветривается из головы. Я думаю, они завтрашние смотрели бы на себя сегодняшних с ужасом и стыдом. Или, по крайней мере, — снисходительно.

— Они — дети, — сказал Перфилов.

— Дети — очень жестокие существа, — вздохнула Скрепка. — Поэтому не старайтесь давать им больше того, что они в состоянии переварить.

— Я попробую, — кивнул Перфилов.

Вовку он увидел лишь вечером пятницы.

Окно кухни опять было раскрыто, но мальчик и не помышлял выбраться наружу, а хмуро наблюдал за ползающими по стеклу мухами, изредка наставляя на них палец.

Солнце пятнами прорывалось сквозь листву близкой липы.

— Привет, — сказал Перфилов.

Вовка не ответил.

По его взглядом одна муха, тяжело взлетев, опустилась к его руке.

— У меня все три мухи подохли, — сказал Перфилов.

— Сейчас что ли? — буркнул Вовка.

— Нет, тогда. Как ты ушёл, так и подохли.

— А вы мне не верили.

— Думаю, это простое совпадение.

— Ага, конечно, — мальчик дунул на муху у ладони, и она с лёгкостью перевернулась на спину, поджав ножки. — Я очень разозлился тогда.

— На меня?

— На мамку и на этого… на дядю Колю, что с нами стал жить. Хотя он весёлый. Ну, иногда. Знаете, что на гитаре играют с ме… с мелиоратором?

— С медиатором, — поправил Перфилов. — А где они сейчас?

— Ушли в магазин.

Перфилов посмотрел в сторону улицы.

— Мне бы, честно, не хотелось, встречаться ни с твоей матерью, ни с дядей Колей.

Вовка впервые поднял глаза.

— Трусите?

— Трусил бы, не разговаривал бы с тобой, — строго сказал Перфилов. — Просто зачем лишний раз идти на конфликт?

— Ну и идите мимо! — обиделся мальчик.

Две мухи замертво упали с окна.

Перфилов наклонился, чтобы рассмотреть насекомых повнимательней.

— Слушай, — сказал он, — если ты моришь мух взглядом, то тебе следует быть осторожнее.

— А вам-то какое дело? — спросил Вовка, смахивая мух на кусок газеты.

Перфилов только сейчас заметил, что мёртвых насекомых там уже более десятка.

— Это не очень хорошо.

— Ага, а когда тебя бросают, это хорошо? — громко спросил мальчик. — Или когда бьют?

— Кто тебя бросил? — удивился Перфилов.

— Папка! — крикнул Вовка и потянул оконную ручку.

Окно захлопнулось.

Перфилов постоял, глядя, как Вовка пропадает в коридоре. Хорошо, мухи, подумалось ему. А если что покрупнее? Мыши, птицы? А там, глядишь…

Он вздрогнул. Боль вспухла в затылочной части черепа, гадай теперь — сама по себе или Вовкиными стараниями. Впрочем, его на этой неделе словно сговорились извести, так что удивительно, что не микроинсульт.

Стараясь не шевелить головой, Перфилов побрёл домой.